Хайнрих умолк, развернулся в кресле и зачем-то поглядел на свою голубую макрель.
— Вы считаете, это сделала она? — спросил Барлоу. Хайнрих низко нагнул голову, словно бык, раздумывающий, не боднуть ли ему тореадора.
— Понимаете ли, мы не пришли к подобному заключению. Но с этой женщиной произошла любопытная история. Когда она вернулась из Африки — кстати, привез ее оттуда брат, вернее сводный брат, Джозия Маунт, — то явно, как говорится, сошла с катушек и просто бредила черной магией. Она считала, что ее муж стал колдуном. Такое с ней уже случалось раньше, как сообщил Маунт. Он года за два до того вывозил ее из России, и тоже в полубезумном состоянии. Он тогда решил, что мозг ее отравлен наркотиками, которые употребляют тамошние шаманы. О ее поведении на похоронах я уже говорил, мне тогда подумалось, что она готова броситься в могилу. У нее с сестрой были непростые отношения. Зависть. Должен признать, ей было чему завидовать.
— Чему же? — спросил Барлоу.
— Мэри Элизабет Доу была самой красивой женщиной, какую мне довелось видеть. В модных журналах таких именуют супермоделями. Джейн нельзя назвать непривлекательной в полном смысле слова, но ей не хватало женственности. Высокая, грубоватая, очень похожа на отца. Когда сестер видели вместе, разница оказывалась не в пользу Джейн и особенно бросалась в глаза. К тому же старшая сестра завидовала тому, что младшая ждет ребенка. Джейн не могла иметь детей, как сообщил ее муж. А мистер Доу, для которого семья и продолжение рода — это все, стал в последнее время уделять гораздо больше внимания Мэри, хотя до того его всегдашней любимицей оставалась Джейн. Но все это есть в тех файлах, которые вы получили.
— Итак, вы решили, что это убийство и способ, каким оно совершено, — результат слепой ревности и зависти. Джейн в приступе умопомрачения располосовала сестру? — снова задал вопрос Барлоу.
— Да, именно располосовала, но мы подумали и о том, что к убийству имеет отношение и черная магия. Недаром при вскрытии в теле обнаружено такое количество наркотических веществ. Но после того как Джейн покончила с собой, дело застопорилось как раз на этой точке, хотя, как вы понимаете, мы из уважения к семье ничего не оглашали официально. Формально дело еще не закрыто.
— Осталась ли предсмертная записка? — спросил Барлоу.
— Мы ее, во всяком случае, не обнаружили. Я побывал в комнате у Джейн сразу после ее самоубийства. Полный порядок, на письменном столе бумага и ручка, но никакой записки. Мистер Д. отвел глаза в сторону, когда я спросил его об этом. Так что…
— А каким образом она покончила с собой? — задал вопрос Паз. — Есть сведения о какой-то яхте…
— О, это еще одна головная боль. Убийство произошло в субботу, похороны состоялись во вторник. А в ночь на среду с западной стороны донесся звук сильного взрыва, вернее звуки, потому что взрывов было несколько. Оказывается, Джейн воспользовалась отцовской моторной яхтой, поставила парус и отплыла в сторону Саунда. Вскоре после полуночи она находилась в пяти милях южнее Нью-Хэвена, там яхта и взорвалась.
— Тело обнаружили?
— Нет, яхту разнесло в клочья. На борту держали баллон с пропаном, для вспомогательных нужд, а мотор работал на дизельном топливе. Пламя от взрыва видели даже в Нью-Лон-доне. Если Джейн находилась на борту, то она стала пищей крабов, их у Саунда полно.
— Значит, самоубийство?
— В официальном отчете это определено как несчастный случай, — подчеркнуто безразличным тоном произнес Хайнрих. — Католическая семья. Да и какое это имеет значение? Хотите знать мое личное мнение, не для протокола? Я полагаю, она была не совсем в себе и допустила неосторожность. Яхту ничего не стоит взорвать по неосторожности.
— Но возможно, она все это подстроила, а сама сбежала?
— Возможно, однако вряд ли. О ней с тех пор никто не слышал. Больших сумм она до того не снимала со своего счета и вообще им в дальнейшем не пользовалась. Поверите ли вы тому, что она помешалась, зарезала сестру, а потом составила план бегства, достойный изощренного преступника международного уровня? Думаю, такое вряд ли могло произойти. По крайней мере, я этому не верил вплоть до вашего звонка. А теперь я уже не знаю, что и думать. Если ей сдалось бежать, имитировав самоубийство, она могла осесть и в Майами. Безумна ли она? Скажу вам, друзья, следующее: ее муж в этом убежден. Может, она до сих пор безумна. Может, ей понравилось убивать.
Ветер разбудил меня за час или два до рассвета. Я выбираюсь из своего гамака и выхожу на крыльцо. Лус спит в своей новой комнатке, так что я теперь могу выходить из дома без опасения потревожить ее сон. Это еще не ураган, как я понимаю. Невозможно жить в Майами и не заметить бурные предвестники грядущего урагана. Но ветер все-таки очень сильный, под его ударами громко хлопают один о другой листья пальм и сикад, а густая листва смоковниц и кротонов шумно шелестит. Скорость ветра, как я считаю, не меньше тридцати узлов, из далекой отсюда гавани до меня доносится нестройный и жалобный стон корабельных снастей. Ветер нетипичный для Майами. Он дует откуда-то из дальних стран — очень теплый — и несет с собой песок, словно харматтан — горячий ветер Сахары.
Утром, когда я и Лус выходим на улицу, вокруг царит полное безветрие. Машина и листва окружающих растений покрыты тончайшей рыжевато-красной пылью. Я провожу пальцем по крыше «бьюика» и сую палец в рот. Вкус Мали у меня на языке. Да, говорю я себе, да, да, все в порядке, я получила извещение. Я подчинюсь судьбе, я принесу жертву. Благодарю. Лус рисует пальцем большущее сердце на дверце машины.
На службе я подаю миссис Уэйли заявление о том, что увольняюсь с работы в отделе регистрации. С подозрительной миной она спрашивает, где я получаю должность — в бухгалтерии или в административном отделе. Я рада сообщить ей, что вообще покидаю область службы здоровья. У меня медицинская проблема, исключающая регулярные часы работы. Миссис Уэйли до смерти хочется спросить, что это за проблема, но она этого не делает. Вместо этого она впервые за все время моей работы удостаивает меня милостивой улыбки и говорит, что я была хорошим работником и ей было приятно видеть меня среди сотрудников своего отдела.
В коридорах больницы целые команды уборщиц усиленно работают, очищая помещение от налетевшей за ночь пыли, которая привела в негодность даже технически совершенные аппараты, фильтрующие поступающий в здание воздух. Уборщицы пустили в ход волосяные щетки и сбрызгивают пыль какой-то зеленоватой жидкостью, чтобы размочить ее. Я вспоминаю, как орудовала в Африке метелкой из прутьев. Пол все равно не станет идеально чистым, но если не выметать в сезон харматтана эту пыль ежедневно, не успеешь оглянуться, как слой ее дойдет тебе до щиколоток.
* * *
В Африку мы попали благодаря Лу Нирингу и капитану Динвидди. Зимой, предшествующей нашему отъезду, Лу приехал в город на совещание в Американском антропологическом обществе и привез с собой жену. Он позвонил Уитту, и мы пригласили их на обед у Балтазара, чтобы показать, что дружба продолжается; Лу, как я полагаю, хотел показать нам свою жену, а жене, в свою очередь, продемонстрировать меня, бывшую любовницу. Уитт, как всегда, пустил в ход все свое обаяние и очаровал Нирингов до чрезвычайности, так что обед имел все возможности пройти великолепно. Ниринги собирались посмотреть «Месяц из истории белых», а за десертом Лу сказал мне, что буквально накануне говорил обо мне с Десмондом Гриром, который как раз в это время работал над архивами йоруба в Чикаго. Грир вроде бы должен получить грант для поездки в Йорубаленд, где, в числе прочего, он намеревался проследить происхождение и ареал распространения магии йоруба, и Лу в разговоре об этом упомянул мое имя. Грир, которого я немного знала, был одним из немногих поклонников Марселя, оставшихся в Американской академии, уважавших его, разумеется не за его безумные фантазии, а за серьезные научные труды в области этнографии. По словам Лу, Грира заинтересовала возможность моего участия в экспедиции, особенно если я возьму на себя собственные расходы. Я сказала, что ничего не знаю об Африке. Лу заверил меня, что Гриру это не важно, главное для него — использование методов Вьершо в поисках происхождения и развития традиции, ему необходим человек, обладающий искусством добираться до внутренней сути дела и определять, какое влияние имеет традиционная магия на людей, по отношению к которым она применяется. Славный старина Лу! Он всегда считал, что я лучше, чем сама о себе думаю, и постоянно уговаривал меня не бросать полевые исследования.