— И он сказал, что ты должен босиком ехать?
Парень, избегая взгляда Николаса, растерянно пожал плечами.
— А что же с Яношом?
— Он… он ожоги получил, да ничего страшного, только руки.
— Как это случилось?
— Я не знаю, господин граф. Я в ту ночь был на винограднике, на южном косогоре. Виноград почти поспел, столовый, значит. За ним сейчас днем и ночью глаз да глаз нужен.
— Садись назад, я поеду сам, — разозлившись, сказал Николас парню. Нужно будет разобраться, кто ответит за то, что его со станции забирает конюх в таком непотребном виде.
Когда экипаж покатил по утрамбованной дороге, в голове у Николаса вновь мелькнула мысль: почему же Беата не ждала его на станции. На какой-то момент это встревожило его. Перед самым отъездом в Вену он купил жене английскую охотничью лошадку. Беата была страстной и смелой наездницей. Она не любила платьев для верховой езды и предпочитала бриджи, которые позволяли ей удобно держаться в мужской посадке. Едва оказавшись в седле, она сливалась с конем в одно целое и пускалась вскачь, наслаждаясь скоростью и свободой.
— Скажи, госпожа графиня выезжала на лошади, пока меня не было?
— Да уж наверное, господин граф.
— Но ее не сбрасывала лошадь, она не падала?
Ответ был поспешным:
— Нет, нет, с лошади она не падала. — Николас не видел, как за его спиной мучительно исказилось лицо юноши.
Дорога шла вокруг холма с молодыми акациями. Здесь начиналась земля Каради. Плодородные вершины холмов чередовались с крутыми косогорами, которые весной заставляли и животных и людей проливать много пота. Отливающие мягкой зеленью милые долины могли при быстро наступившей оттепели превратиться в болота, урожай винограда мог запросто быть уничтожен градом. И тем не менее многие поколения Каради крепко держались за свое имение Шаркани.
За холмом, вдоль дороги, появился ручей. Справа, ниже дороги, простирались земли дедушки Беаты. Был виден небольшой дом с прилегающим садом, за ним огород и в конце полевой дороги собственно усадьба с конюшнями, хлевами, амбарами для сена, свинарниками и домами для слуг и работников. Особого впечатления все это не производило: глинобитные стены, соломенные крыши, покосившаяся уборная — все свидетельствовало о долгой, но с достоинством переносимой бедности. Тут и там довольно унылый вид слегка оживлялся зеленью пышно растущего сорняка и ковром богатого урожая красных ягод на многочисленных кустах бузины. Старый Кальман Рети был слишком беден, чтобы держать хозяйство в порядке, и слишком горд, чтобы принять помощь от богатого мужа своей внучки.
Николас, расслабившись, сидел на месте кучера, и мысль о том, что он вскоре снова увидит Беату, привела его в хорошее настроение.
Пять дней тому назад он неожиданно был отозван из отпуска с приказом явиться в министерство иностранных дел. Там от статского советника Раймана он узнал, что ведется тайное расследование частной жизни князя Ойленбурга-Хертефельда, друга семейства Каради, который в период с 1894 по 1902 год был немецким послом при дворе императора Франца-Иосифа в Вене.
Во время своего пребывания в Вене князь был частым гостем старого графа Каради, поскольку мать Николаса, графиня Мелани, которая находилась в неустанных поисках выдающихся личностей для своего салона, видела в князе Ойленбурге одно из лучших своих приобретений. Князь был не только чрезвычайно привлекателен, но обладал многочисленными талантами: поэт, драматург, композитор и, что еще более важно, был близким другом кайзера Вильгельма II. С той поры, как этот монарх взошел на трон, ни одно из важных решений не принималось без предварительного обсуждения с Ойленбургом.
Князь, несмотря на то что был на двадцать лет старше Николаса, постоянно проявлял к нему живой интерес. Они не виделись последние два года. Время от времени Николас получал от князя письма с приложением его последних стихов или новых композиций, и он, Николас, не видел ничего особенного в этих знаках внимания. Поэтому его до глубины души потрясло, когда статский сопетник Райман спросил, не известно ли Николасу о некоторых проявлениях противоестественных привычек или склонностей у князя. Первоначальная ошеломленность сменилась растущим гневом: никогда еще ему не задавали столь непристойных вопросов. Он отреагировал с той резкостью, которую, собственно, капитан, даже принадлежащий к Генеральному штабу, не должен был позволять себе в общении с чиновником столь высокого ранга, но которую Николас, по своему происхождению и положению, занимаемому его семьей, мог, как он считал, себе позволить.
Дипломат пытался успокоить Николаса: мол, возникли только слухи об отношениях князя с одним из служителей общественных бань, что просьба провести расследование исходит, в общем-то, от Министерства иностранных дел в Берлине и что речь идет только об оказании услуги своему союзнику. Упоминал ли князь когда-нибудь об общественных банях?
— Вы имеете в виду ту баню? — Резко спросил Николас. — Нет, насколько мне известно.
Райман сделал вид, что он не понял намека Николаса на историю с эрцгерцогом Людвигом Виктором, младшим братом кайзера, который был постоянным посетителем той купальни и посему был удален от двора. В кулуарах бюрократической машины империи эта тема была абсолютным табу. Райман, неприятно задетый оборотом, который приняла беседа, сменил тему и поспешно, насколько это было возможно, закончил разговор.
Николас покинул министерство, все еще находясь в гневе. Так, значит, его отозвали из заслуженного отпуска, надеясь, что он станет чернить человека, которым он восхищается и которого уважает. Кому-то на самом верху, видимо, князь Ойленбург перешел дорогу.
Экипаж катил вдоль стены парка. Замок располагался за столетними, посаженными еще кем-то из давно умерших Каради, дубовыми деревьями. Еще не доехав до главных ворот, Николас почувствовал гонимый ветром запах гари. Резкое и раздражающее зловоние доносилось, по-видимому, не столько от сгоревшего дерева, сколько от тлеющего мусора, причем настолько сильно, что Николас стал чихать, глаза заслезились — пришлось достать носовой платок. Экипаж въехал в широко открытые ворота. Николас чихнул еще раз и, едва опустив платок, увидел, что левое крыло замка покрыто копотью от пожара. Он ударил кнутом по лошадям, которые, встав на дыбы, рванули к дому так, что экипаж опасно накренился и только в последний момент Николасу удалось его выпрямить. На широкой площадке перед домом, казалось, собралась вся многочисленная челядь. Николас бросил кому-то поводья и соскочил с козел.
— Что случилось? Где госпожа графиня? — закричал он Боднару, своему управляющему, который стоял перед пожарной телегой.
Николас схватил его за плечи и затряс с такой силой, что тот ударился головой о цистерну.
Губы Боднара шевелились, но он не мог издать ни одного звука.
— Где она! — закричал Николас.
Во дворе воцарилась гробовая тишина. Никто не шелохнулся. Люди, сначала шарахнувшиеся от лошадей, снова стояли безмолвной группой под покрытыми копотью окнами спальни Беаты.