— А может быть, и в спину? Ты, наверное? Ты на это намекаешь?
— Не будь идиотом. И между прочим, чем я буду стрелять? Я вообще безоружный.
Он приподнял полы кителя и похлопал по пустым карманам.
— А какого черта ты здесь делаешь, если у тебя нет оружия?
— Я здесь выполняю поручение принца Петра как наблюдатель. Он тоже был бы без оружия, если бы был здесь.
— Будьте вы прокляты, вы, благодетели человечества! Заставляете нас выполнять грязную работу, чтобы не замарать ручки. Простите, ваши лайковые перчатки. Добрый старый Петр. У него есть три варианта: отказаться от трона, принять трон и отблагодарить нас или предать нас военному суду.
— Так он наверняка не поступит.
— Нет, потому что мы, руководители путча, дали клятву. Если Петр откажется принять трон из наших рук, мы застрелимся. Тогда он сможет принять трон из рук, которые не запачканы кровью.
— Будем надеяться, до этого не дойдет.
Старый Конак располагался в конце извилистого подъезда, погруженный в таинственную темноту. Только из одного окна на первом этаже пробивался через щели жалюзи свет. Как обычно, кто-то дежурил в комнате адъютантов.
— Ты не знаешь, кто дежурит этой ночью? — спросил Михаил.
— Боюсь, Йован Милькович. Разве что он отпросился из-за родов жены. Я сильно надеюсь на это. Только бы не наделал глупостей. Я пробовал с ним поговорить, но бесполезно. Он хороший парень, не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь приключилось.
Михаил вглядывался в большое темное здание и спрашивал себя, находится ли все еще за этими стенами Драга — эта добыча, за которой гонятся жаждущие крови и вина люди, — или она последовала его совету и ускользнула раньше, чем путь к побегу отрезали три пехотных полка. Капитан Люба Костич из дворцовой охраны сказал в офицерском клубе, что в Конаке, в обеденном зале, около полуночи все еще была слышна музыка. Михаил надеялся, это только уловка со стороны хозяев, и гости развлекались в их отсутствие. Однако его мучили дурные предчувствия. Вероятно, Александр не придал записке никакого значения и остался, а возможно, она попала в руки кого-то из числа заговорщиков. В таком случае сам Михаил в опасности. Самым разумным было бы исчезнуть прежде, чем подойдет Машин с Седьмым пехотным полком. Можно сказать, что ему стало дурно, или отлучиться по нужде и скрыться в темноте. Даже если Апис или другие увидят, что Михаил уходит, они вряд ли станут его преследовать — из опасений привлечь к себе нежелательное внимание.
Со стороны восточной стены послышались торопливые шаги. Апис насторожился, но с облегчением вздохнул, увидев темный силуэт показавшегося из-за угла полковника Мишича. Он принес хорошую новость — его пехотинцы заняли улицу между парком и русским посольством. Машина с его Седьмым полком он нигде не видел.
Между тем была уже половина второго, и офицеры начинали терять терпение. Многие прихватили с собой фляжки с водкой, к которым все чаще прикладывались. Вместо того чтобы оставаться в темных переулках, они выходили на бульвар — узнать причину задержки. Нервозность приводила к вспышкам ссор, основанных на давней неприязни, слышалась грубые ругательства, и только вмешательство старших офицеров позволяло предотвратить худшее.
— Зачем нам ждать Машина с этим Седьмым полком? — настаивал Лазаревич. — Мы и так уже опаздываем. Живкович наверняка думает, что путч провалился. С моим динамитом мы легко можем взорвать ворота, да и вход в Конак тоже. Давайте рискнем, надо действовать! Если мы здесь еще немного задержимся, половина наших людей сбежит, а остальные поубивают друг друга.
Один из пяти кадетов, которым разрешили принять участие в заговоре, вдруг закричал:
— Эй, слушайте! Они идут!
— Не так громко, ты, идиот, — зашипел на него Апис.
Кадет виновато улыбнулся и извинился.
Теперь все услышали глухой шум марширующих ног.
— Будем надеяться, что это на самом деле Седьмой полк, — сказал Апис.
Михаил оглянулся. Это был самый подходящий момент исчезнуть — все отвлеклись. Как только пехотинцы займут позиции вдоль восточной стены, уйти будет невозможно. Он начал потихоньку двигаться к соседнему переулку, но столкнулся с офицерами, которые устремились оттуда к воротам. Михаил понял, что он ждал слишком долго.
Хотел ли он на самом деле выйти из игры, спрашивал он себя. Не решил ли он с самого начала оставаться до финала последнего акта? Если да, то где он должен быть? Где его место: здесь, перед воротами, или за ними, чтобы защищать их от этой банды пьяных фанатиков?
Он бросил взгляд на стоявшего у ворот Димитриевича, готового к прыжку, чтобы ворваться первым. Выражение его лица заставило Михаила мучительно осознать собственную слабость. Апис, казалось, нервничал, как и все, но был полон решимости штурмовать Конак невзирая ни на что. Он — олицетворение революционера, одержимого пламенным убеждением, что дело, за которое он выступает, справедливо. Убежденность, слепая, без лишних раздумий убежденность, — это то, чего не хватает ему, Михаилу. Революционер подобен любовнику. Никогда он точно не знает, чего же он, собственно, хочет, вечно задается вопросами, пытается что-то выяснить, сомневается. Надеется, что со временем все решится само по себе, но проблемы, как запущенные раны, становятся еще болезненнее.
Он затеял нечестную игру с собственной совестью. Все его так называемые планы бегства были чистым самообманом. Даже если бы восьмичасовой пароход вовремя отправился в Землин, он, Михаил, все равно остался бы в Белграде, потому что нашел бы какой-нибудь предлог для этого. То, что его сейчас удерживало, было тревогой за Драгу, прислушалась ли она к его предостережению и скрылась или осталась в Конаке, в этой западне? Если она во дворце, то помочь ей бежать абсолютно невозможно. Все, что он может сделать, это попытаться утихомирить воинственный пыл Машина и его людей, если дело дойдет до конфронтации между королевской четой и заговорщиками. Шанс ничтожный, но ничего другого не остается.
Первый взвод Седьмого пехотного полка во главе с полковником Машиным появился за деревьями на площади Славы и повернул на бульвар. После месяцев, а вернее, лет кропотливой работы все было готово. Люди не могли больше сдерживать своего возбуждения. Теряя самообладание, они кинулись ко все еще закрытым воротам и неистово трясли их за брусья.
— Живкович! Где ты, черт побери, Живкович? — раздались крики, как будто опасности быть преждевременно обнаруженными уже не существовало. — Давай, открывай нам, Живкович! Или хочешь, чтобы ворота взлетели на воздух?
К ним поспешил полковник Машин.
— Тихо! Если из-за вас прибудет полиция, мы никогда не пройдем через ворота.
Прошло еще десять минут, пехотинцы заняли свои позиции вдоль стены.
— Что Вас задержало? — спросил Апис полковника. — Мы уже думали, что Вы не придете.
Машин игнорировал вопрос и сразу перешел к делу, приказав: