Там уже жил старик.
— Мсье Плантуа, вот мсье Кастелл, — сказал хозяин. — Вы художник и писатель, а он архитектор!
— Добро пожаловать, мсье, — сказал старик.
Кастелл поздоровался, а когда Бэмбридж и Андервуд ушли, стал раскладывать свои вещи.
— Вы несостоятельный должник? — спросил Плантуа.
— Увы, да. А вы?
— Нет. У меня здесь дела.
Но для работы в комнате были только один стол и один стул!
— Пусть это вас не беспокоит, — сказал художник, — мы будем работать по очереди. Над чем вы сейчас работаете, дорогой коллега?
— Я делаю новый перевод шедевра Витрувия, «Десять книг об архитектуре», с моими иллюстрациями и неопубликованными комментариями Индиго Джонса.
— И сколько же вы намерены получить за это произведение?
— Если оно будет отпечатано в двух томах, я мог бы вернуть пятьдесят фунтов, которые должен.
— Что? Да это половина того, что я зарабатываю за один месяц!
Старик показал ему одно из своих произведений, над которым сейчас работал.
Роберт Кастелл покраснел. Плантуа рисовал порнографические виньетки, которые затем продавал заключенным Флит. Именно для таких, как Кастелл, были предназначены скабрезные рисунки индианок, которые пятнадцать лет назад привез в Англию типограф Джек Барн. Губерт Плантуа первым в Европе с удивлением рассматривал «Наблюдения» Томаса Ламара.
Через неделю управляющий Флит пришел к Роберту Кастеллу. Бэмбридж жаловался на тюремную администрацию, которая потребовала дополнительную плату.
Кастелл вышел из положения, заняв у мисс Джонс его шиллингов.
На следующей неделе управляющий заявил, что поверенные потребовали, чтобы Кастелл возместил им расходы. Кастелл смирился и отдал триста шиллингов, которые с трудом собрала его жена Мэри.
На третьей недели Бэмбридж прибег к тому же способу, но на этот раз Кастелл взбунтовался.
— Ваши действия незаконны, да к тому же вы держите меня за дурака, — сказал Кастелл. — Берегитесь, у меня есть высокопоставленные друзья, которые заседают в парламенте. Если вы не хотите, чтобы я рассказал им о вашей деятельности, то оставьте меня в покое. Моя семья и я костьми легли, чтобы найти для вас деньги. Вы больше ничего от нас не получите. Будьте благоразумны! Как я заплачу своему кредитору, если вы отнимаете у меня последнее?
На следующий день трое солдат, посланных судом, вошли в комнату Кастелла и заковали его в кандалы. Томас Бэмбридж пожаловался судьям, что Кастелл не заплатил за проживание и пытался подкупить его, предложив свои часы и одежду.
Архитектору ужесточили наказание.
Роберта Кастелла отвели во Флит и заперли в маленькой грязной камере — к великому удовольствию Бэмбриджа.
— Погодите! Парламентарий Джеймс Оглеторп обязательно узнает, как вы со мной обращаетесь! — протестовал Кастелл.
— Оглеторп? — повторил Бэмбридж. — Почему это имя мне знакомо? Ах да! «Адвокат моряков». Спаситель бедных моряков! Если он ваш друг, почему же он, этот славный человек, не вырвал вас из когтей судей?
— Потому что тогда я не говорил о несправедливости.
— Несправедливость, скажите пожалуйста!
— Оглеторп…
— Оглеторп, передайте ему, что мне наплевать на его парламент. На сегодняшний день вы мне должны на сорок фунтов больше, чем вашему типографу. Сделайте так, как вскоре сделаю я! В конце концов нам не останется ничего другого, кроме как прийти к мисс Джонс и славной мадам Кастелл! Прощайте!
Две недели Кастелл томился в каменном мешке. Ему удалось написать короткое письмо и подкупить стражника, чтобы тот отнес его адресату.
Но письмо попало прямиком в руки Бэмбриджа.
Прошение было адресовано:
Лорду Джеймсу Оглеторпу,
члену парламента, представляющему
округ Хаслемере,
проживающему во дворце Вестброк,
в Годалминге,
в графстве Суррей.
На всякий случай Томас Бэмбридж поставил в известность об этом странном знакомстве должника с парламентарием своего ментора, человека, позволившего ему купить должность управляющего Флит у Хаггинсов, — старого торговца Августуса Муира.
Муир не замедлил прислать ответ: «Этот Оглеторп — один из самых вредоносных идеалистов. Ни под каким предлогом не позволяйте ему совать нос в ваши дела. Мне пришлось приложить чудовищные усилия, чтобы оправдаться по поводу моих моряков. Приказываю вам: держите Оглеторпа на расстоянии».
На языке Августуса Муира это означало: «Привечайте Роберта Кастелла, чтобы тот утихомирился».
Но извращенный ум Бэмбриджа подсказал ему нечто прямо противоположное.
Бэмбридж позвал к себе главного стражника:
— Вытащите Кастелла из камеры и бросьте этого смутьяна в одиночку! Тогда посмотрим, сумеет ли он позвать на помощь лорда!
Роберта Кастелла бросили в самую зловонную камеру Флит. Он барабанил в дверь, вопил, что с ним нельзя обращаться подобным образом за долг в пятьдесят фунтов.
Его голос отдавался громким эхом в высоком застенке. Кастелл кипел от негодования, угрожал, бушевал, но вдруг, между двумя криками, он услышал призрачный голос, обращавшийся к нему с просьбой:
— Говорите тише, прошу вас.
Кастелл вздрогнул.
В грязном закутке он сначала даже не заметил на земле бесформенное сероватое пятно.
Кастелл подошел ближе.
В темноте он не мог сказать, кто это был: мужчина, женщина, ребенок.
Тело превратилось в скелет, голова ушла в плечи, ужасающей длины волосы выцвели.
— Кто вы?
— Говорите тише, умоляю вас.
Кастелл нагнулся, осторожно раздвинул волосы. Это была женщина, сжавшаяся в комок под грязным одеялом. Она буквально забилась в нишу.
— Как долго вы здесь?
— Не знаю.
Она не сразу собралась с силами, чтобы ответить. Потом показала на стену. Каждый день она ногтем делала царапину.
Кастелл провел рукой по всем насечкам.
— Сегодня девятнадцатое июля 1728 года. Вы пробыли в этом застенке две тысячи двести два дня. Более пяти лет и девяти месяцев! — Кастелл подумал о долгих зимах. — И вы выдержали холода под этим тонким одеялом?
Она кивнула.
— Даже здоровый мужчина не смог бы здесь выжить!
— Мужчина — это не мать, — спустя несколько минут ответила она.
Слово за слово, Роберт Кастелл узнал историю Шеннон Глэсби. Теперь ему было известно и о ее сыне, и о несговорчивости Хаггинсов, и о петиции, и даже о мести Августуса Муира.