— Теперь он от всего этого устал, — продолжала Кораль. — Ему стало скучно, его ничто не радует и не интересует. В любой шляпе фокусника есть двойное дно. Сын знает это наверняка и не верит ни в какие чудеса и фокусы. Мы воспитывали его, даже не замечая, что он почти всегда хоть немного опережал нас в этом отношении.
— Порочность и отклоняющееся поведение вполне могут оказаться порождением скуки, — заметил Омедас.
Кораль с удивлением посмотрела на него. Хулио стоял за креслом, тем самым, обитым бордовой кожей, с резными подлокотниками, в котором, как заявил Нико, разрешалось сидеть только главе семьи. Он оперся локтями на спинку и покачивался с носка на пятку, словно проверяя, насколько устойчиво стояли на полу его туфли.
— Предположи, что для него все это просто игра, приключение, цель которого состоит в том, чтобы разрушать барьеры и ограничения, окружающие его, и наблюдать за тем, что произойдет потом. Это ведь величайшее из удовольствий — ощущать себя автором некоей пьесы или же изобретателем какой-то диковинной машины, которую ты сам включаешь и наблюдаешь за тем, как реагируют на ее появление ничего не подозревающие люди.
Хулио внимательно наблюдал за ее реакцией. Кораль нервно теребила браслет наручных часов и вдруг отрицательно покачала головой.
«Вполне вероятно, что она пока просто не готова к такому удару».
Омедас попытался объединить на словах две вещи, на первый взгляд абсолютно не имеющие ничего общего: жестокость и шахматы. С его точки зрения, именно в этом проявлялись артистические способности Николаса. Сознание мальчика было подобно кровожадной ненасытной пиранье. Ему все время не хватало соперников, трудностей и опасностей. Шахматы же представляли собой целый океан, в котором этой ненасытной рыбе было чем поживиться. В этом мире, расчерченном на шестьдесят четыре клетки, он мог бороться, преодолевать трудности, сражаться и побеждать.
Психолог сообщил Кораль, что причина болезненных проявлений в поведении ее сына кроется в скуке. Скука и ненависть — вот два понятия, внешне далекие, но по сути очень близкие друг к другу. Вполне вероятно, что именно шахматы давали Нико ощущение собственного превосходства над окружающими, наделяли его правом смотреть на них сверху вниз с немалой долей презрения.
— Да как ты можешь приписывать ему такое? — возмутилась Кораль. — Разве может быть, что ему нравится наблюдать за тем, как мы мучаемся? Нет, с этим я согласиться не могу.
— Это всего лишь рабочая гипотеза, — поспешил сообщить Хулио просто ради того, чтобы она немного успокоилась.
Так оно и получилось.
— Когда мы взяли в семью Диану, Нико нам очень здорово помог. Я понимаю, что сейчас в это трудно поверить, но он сделал для нее, да и для нас с Карлосом, много доброго. Первые месяцы девочка постоянно плакала. Она оказалась в новом для нее доме, попала в совершенно незнакомую жизнь. Если бы ты знал, сколько времени он посвятил ей! Они вместе играли. Нико учил ее говорить. При этом сын всегда помнил о том, что она намного младше и очень ранима. Да, кстати, именно он потом начал учить ее читать. В общем, это поведение как-то не вписывается в картину, нарисованную тобой. В моем мальчике есть что-то доброе, пусть и глубоко спрятанное от окружающих. У тебя, случайно, нет какой-нибудь более оптимистичной гипотезы? План «Б» еще не разработан?
Омедас отрицательно покачал головой. Ему не хотелось говорить о своих сомнениях и предварительных соображениях. Он не любил рассуждать о том, что еще толком не сформулировано, в разговоре с неспециалистом.
Тем не менее Кораль продолжала настаивать:
— Я хочу знать, что ты уже выяснил и что еще о нем думаешь.
«Я бы сам хотел знать, насколько мне удалось понять этого парня и в какой мере мои рассуждения соответствуют истине. Подобрать шифр к сейфу души Николаса оказалось делом нелегким. Придумать новую комбинацию — еще сложнее».
— Есть и другое объяснение, куда более примитивное, — сказал Хулио. — Можно предположить, что жестокость и странное поведение Нико являются защитной реакцией на нечто такое, что гнетет его или же реально ему угрожает. В его жизни что-то происходит, но мы этого не видим.
— Это может быть как-то связано с Карлосом?
Хулио не на шутку удивился. Он и не думал, что Кораль с такой готовностью выскажет то же самое предположение, которое мысленно рассматривал он сам, но из осторожности решил было умолчать об этом.
— Я бы сформулировал так. Возможно все. Мы не имеем права отбрасывать ни одно предположение.
Кораль мысленно попыталась восстановить в памяти запах волос Николаса. Этот аромат был для нее лучшим лекарством, прекраснейшим бальзамом. У нее давно уже не было возможности, как раньше, поцеловать сына в щеку, но все же ей иногда удавалось прижать его к себе на секунду-другую, чтобы хотя бы раз вдохнуть этот прекрасный запах.
«Господи, сможет ли Хулио вылечить его, как я сама лечу своих пациентов? В моем распоряжении находятся специальные инструменты, позволяющие проникать в человеческое тело, например в коленный сустав, чтобы восстановить поврежденные ткани и органы. Психолог же не может физически проникнуть в разум человека. Он скорее проецирует свое сознание на мировосприятие пациента. Такая работа не видна невооруженным глазом. Наверное, именно поэтому люди склонны больше слушать врачей, чем психологов».
— Я доверяю тебе самое дорогое, — сказала Кораль и положила ладонь на руку Хулио.
Именно в этот момент в гостиную без стука вошла Арасели. Она наверняка обратила внимание на то, что хозяйка и гость стояли слишком уж близко друг к другу. Чтобы скрыть смущение, служанка поспешила поинтересоваться у Кораль, не нужно ли прямо сейчас заняться чисткой столового серебра, лежащего в серванте. Та ответила, что ей в данный момент важнее, чтобы Арасели закончила уборку в гараже.
Хулио не знал, что делать дальше. По правде говоря, больше всего ему хотелось сейчас продолжить разговор с Кораль.
Его взгляд упал на картину, висевшую в гостиной, ту самую, которая так взволновала его, когда он впервые оказался в этом доме.
— Отличная работа, мне нравится, — сказал он, показывая на холст.
— Ты серьезно? — явно оживилась Кораль.
— Конечно. Ты же знаешь, что мне всегда нравилась твоя манера. У тебя ведь настоящий талант.
— Был, да весь вышел, — поправила его Кораль. — Эту картину я написала лет десять назад. С тех пор, по-моему, ни разу кисти в руки не брала.
— Жалко, — задумчиво сказал Хулио и подошел к холсту вплотную. — Я-то думал, что ты всерьез займешься живописью, верил, что со временем станешь известной художницей.
Кораль засмеялась, восприняв слова Хулио скорее как комплимент, чем как подлинное признание ее таланта. Она тоже подошла к картине и встала совсем рядом с ним. Их плечи даже слегка коснулись друг друга. Ей и вправду было интересно узнать, действительно ли Хулио так понравилась эта картина или же он похвалил ее больше из вежливости.