— Кто идет?
— Хозяин дома, мой господин! Хозяин и с ним еще люди, у всех дубинки! Они не с добром пришли!
— Так обеспечим им достойный прием! — взревел Аристофан. И, схватив свою палку, ринулся к выходу. Раб бросился за ним, хватая комедиографа за складки хитона:
— Господин, не надо! Берегись!
В первый момент Продик растерялся, но потом все же бросился за Аристофаном, заклиная его проявить благоразумие. Не лучше ли попробовать договориться?
— Договориться? — взревел комедиограф.
В проломе двери появилась чья-то физиономия. Дыра, в которую она просунулась, была столь узкой, что человек едва мог открыть рот. Аристофан замахнулся на пришельца палкой; удара не последовало, однако нарушитель спокойствия резко дернулся, из носа у него хлынула кровь. Воодушевленный успехом комедиограф крикнул, что так будет с каждым, кто посмеет сунуться на виллу.
— Никакой пощады! — орал он что есть мочи, сопровождая крики мощными ударами по хлипким доскам.
Софист решил, что пора убираться подобру-поздорову. Но прежде чем спасать собственную шкуру, следовало позаботиться о бесценных рукописях, которые могли пострадать в предстоящей свалке. Метнувшись в комнату, Продик стал лихорадочно подбирать с пола первые попавшиеся свитки и запихивать их в пустую холщовую торбу. Рукописи валялись повсюду, на полу и на столе, по углам и под ложем, в полном беспорядке, и понять, какие представляют ценность, было совершенно невозможно. Со двора доносились громкие вопли. Сначала противники обменивались оскорблениями; комедиограф явно собирался защищать вход при помощи палки, камней и кулаков до последнего зуба во рту. Внезапно на жалкую дверь обрушился целый град страшных ударов, послышался громкий треск, рев комедиографа и испуганный крик Ксанта. Продик уже успел набить торбу свитками и поспешил по длинному коридору навстречу шуму битвы. Меж тем, враги Аристофана уже ворвались во двор. Комедиограф с проклятьями отступал назад, продолжая размахивать палкой; неловким ударом он проломил в заборе огромную дыру и, не удержав равновесия, шлепнулся на землю. Перепуганный Продик едва успел отскочить в сторону.
Аристофан с усилием поднялся на ноги — грязный, обезумевший от ярости, с налитыми кровью глазами. Он тут же схватил палку и снова ринулся в бой. В небо взвились облака пыли. Противники катались по земле, стараясь перегрызть друг другу глотки. Ксант с жалобными стенаниями метался по двору, не решаясь разнять дерущихся. Раздался жуткий, глухой удар. Отчаянный вопль раба подсказал Продику, кто вышел из схватки победителем. Комедиограф, отплевываясь и кашляя, барахтался в пыли, пока двое молодчиков не поставили его на ноги. Хозяин виллы приказал связать должника. Клубы пыли успели рассеяться, и софист увидел, как его приятеля скрутили по рукам и ногам и швырнули в повозку, будто мешок с зерном. Аристофан звучно плюхнулся на дощатое дно и затих: то ли притаился, то ли потерял сознание. Хозяин исподлобья поглядел на Продика, словно прикидывая, не прихватить ли и его за компанию. Софист предостерегающе поднял руку и начал отступать назад. Молодчики вскочили в повозку и принялись жестоко нахлестывать ни в чем не повинных ослов. Аристофана увезли. Раб семенил за повозкой, как верный пес, причитая и заламывая руки.
Дверь больницы украшала огромная надпись:
Плата за удаление зубов: безболезненное — 20 драхм, болезненное — 200 драхм.
Продик улыбнулся находчивости лекаря и толкнул дверь.
Ученик Протагора как раз пытался вырвать зуб у примостившегося на неудобном стуле из ивовых прутьев старика, а тот плавно мотал головой из стороны в сторону, словно старался получше рассмотреть потолок. Внезапно пациент громко застонал, и лекарь в ярости топнул ногой:
— Ах, тебе больно! Придется взять с тебя двести драхм!
Старик промычал что-то нечленораздельное, что при желании можно было расслышать как «мне не больно».
— А раз не больно, прекрати вырываться. Лекарь возобновил операцию, а его пациент продолжал извиваться, словно уж, не издавая ни звука.
Сын старика, сидевший на скамейке у входа, с тревогой наблюдал за операцией. Продик угадал в нем аристократа по благородным складкам пурпурной хламиды и сандалиям из мягкой кожи. Молодой человек и лекарь вели разговор о политике, который больше походил на горестный монолог аристократа.
— Заговор против демократии? — разглагольствовал он. — Да наши демократические правители сами плетут заговор против нас! Отбирают у нас деньги и имущество, чтобы наполнить разоренную казну. Они думают, мы золотоносная шахта, из которой можно черпать, сколько вздумается. Кому, по-твоему, пришлось платить за их поражение? Законы никого не защищают. Нас обирают до нитки и еще хотят, чтоб мы верили в демократию.
— Нам всем пришлось заплатить за эту войну, любезный Ксантипп, — отозвался Диодор, не прерывая работы, — в особенности тем из нас, кому довелось воевать.
— Я тоже воевал, и что с того? Мы все потеряли. А теперь у нас хотят отнять последнее и раздать этим голодранцам, которые побираются, потому что не хотят работать. Людям платят за безделье и называют это пособием. Как же, у нас ведь равенство! Отнять у богатых и раздать бедным — вот оно, их равенство. Скажите на милость, как они собираются поднимать этот город. Думают, что в одно прекрасное утро денежки посыплются с неба, или просто смеются над нами? Ох, и доиграются они со своим равенством! Скоро мы все будем в равной степени нищими. А попробуешь пикнуть — мигом окажешься перед судом!
— У меня тоже отбирают деньги, нажитые непосильным трудом и тяжким потом, но я же не возмущаюсь. Ах ты!..
Диодор с неподдельной гордостью продемонстрировал зажатый в щипцах клык, который ему чудом удалось отвоевать, а лишившийся последнего зуба старик скулил, как побитая собака. Его мучитель похлопал жертву по плечу в знак окончания пытки.
— Ты держался молодцом, — объявил Диодор. — Пожалуй, я все-таки возьму с тебя двадцатку.
Молодой аристократ привстал, чтобы получше разглядеть зуб. Диодор промыл его в миске с водой.
— Взгляните-ка. Крепко сидел, проклятый. С такими всегда приходится повозиться.
Молодой человек по достоинству оценил искусство зубодера и заплатил ему двадцать драхм. Его отец, еще не успевший оправиться от потрясения, сплевывал кровь. Лекарь велел ему прополоскать рот вином и назидательно заметил:
— Люди теряют зубы из-за нелепой привычки держать деньги во рту. Всякий раз, когда вы берете в рот грязную монету, считайте, что у меня прибавилось работы, а у вас убавилось денег.
Аристократ робко закивал, схватил отца за руку и бросился на свежий воздух. Диодор вымыл руки и разложил на столе чистые инструменты. Он продолжал рассуждать, обращаясь то ли к Продику, то ли в пространство:
— Если бы люди держали себя в чистоте и не брали деньги в рот, болезней стало бы куда меньше. Но так уж мы устроены; на играх любуемся безупречными телами, а сами расхаживаем по городу, покрытые болячками и струпьями. Мы создаем прекрасные статуи и храмы, а живем и работаем в грязи, по улицам нельзя пройти, прилавки торговцев воняют, мы испражняемся, где нам приспичит, и пасем свиней рядом с собственным жилищем. Неудивительно, что кругом столько больных людей. — Он вымыл руки и повернулся к софисту. — Присаживайся. Что-то я тебя раньше не видел. Ты чужеземец?