— С артиллерией, — отозвалась Сара, доставая оружие, которое обычно использовала только в самых особых случаях: «кольт» сорок пятого калибра с коротким стволом и перламутровыми щечками рукояти. Она быстрыми умелыми движениями проверила барабан, а доктор тем временем продолжал:
— Если вдруг случится кого бы то ни было встретить, любому из вас — выражайте полное неведение. Вы гость мистера Пиктона, вышли подышать воздухом в дивную ночь. Понятно? Что ж, очень хорошо…
Мистер Мур с мисс Говард и Сайрусом уже собрались было отправиться дальше по кварталу.
— Почему бы вам не остаться здесь вместе со Стиви, Крайцлер, а я пока вырою яму? Чем меньше людей внутри, тем лучше, да и вряд ли… — Тут мистер Мур быстро осекся — но он уже успел покоситься на высохшую левую руку доктора.
— Да, — произнес доктор, проследив взгляд мистера Мура на слегка сморщенную конечность. — Я вас понимаю, Мур, — помощи в рытье от меня будет мало. Очень хорошо. Дайте знать, когда управитесь.
Мистер Мур кивнул — виду него был чуть виноватый из-за сказанного, хотя он вовсе не хотел никого обидеть, — и заспешил прочь с нашими спутниками.
Мы с доктором несколько минут простояли там; я толком не знал, что и сказать, дабы преодолеть неловкость, возникшую при упоминании его руки. Но вскоре он сам избавил меня от этой необходимости, вновь глянув на нее и тихонько хохотнув.
— Странно, — прошептал он. — Никогда не думал, что она сможет на что-то сгодиться…
— А? — только и смог выдавить я.
— Моя рука, — шепотом ответил доктор. — Я так привык считать ее источником боли и напоминания о прошлом, что даже вообразить не мог, что она может быть чем-то еще.
Я знал, что он хочет сказать этим своим «напоминанием о прошлом»: когда ему было всего восемь, левую руку ему в самой тяжкой из множества их драк раздробил его собственный отец. Затем столкнул сына в лестничный пролет, чтобы усугубить травму и наверняка не дать руке срастись правильно. Периодические боли в искалеченных костях и мышцах вместе с недоразвитостью руки служили доктору постоянным напоминанием о невзгодах, выпавших ему в детстве. Но его слов о том, что рука может «на что-то сгодиться», я не понял, в чем ему и признался.
— Я имел в виду Клару Хатч, — сказал он, отводя взгляд от руки и мельком осмотрев улицу. — После нашей первой встречи я, естественно, не мог не сопереживать тому, что она лишена управления правой рукой — вполне вероятно, из-за нападения собственной матери…
Мы обернулись, заслышав тихий звук лопаты, врезающейся в землю; но лето было влажным, и когда лопата проникла глубже, до мягкой почвы, звук совершенно затих. Доктор продолжил:
— Сегодня я решил воспользоваться совпадением наших травм и попробовать помочь ей в моем присутствии ощутить себя в достаточной безопасности, дабы понемногу дать образам случившегося вновь войти в ее мысли.
— Образам? — спросил я. — Хотите сказать, она не помнит всей истории?
— Часть ее сознания помнит, — ответил доктор. — Но большая доля ее умственной активности направлена на уклонение от этих воспоминаний и их стирание. Ты должен понять, Стиви, она эмоционально искалечена тем, что в происшедшем с ней нет никакого явного смысла: как это мама вместо того, чтобы оставаться источником помощи и безопасности, вдруг обернулась смертельной угрозой? К тому же она знает, что Либби до сих пор жива и может вернуться и напасть снова. Но сегодня сочетание набора цветных карандашей, что я ей подарил, и истории, рассказанной мною об отце и моем увечье, похоже, наконец заронило в ее сознание мысль, что она может начать бороться с этими волнениями и страхами, и, возможно, даже делиться ими с другим человеком.
Я улыбнулся:
— Ей и вправду понравились карандаши, да?
Доктор пожал плечами:
— Ты уже видел подобное в Институте. Поразительно, чего в таких ситуациях могут добиться казалось бы вполне мирские предметы. Игрушка, игра… цветной карандаш. Неудивительно, что первым она взяла красный.
— Кровь? — тихо спросил я, прикинув, что в ее положении я бы, пожалуй, сделал тот же выбор.
— Да, — ответил доктор, встряхнул головой и с шипением втянул воздух. — Представь только дикость той сцены, Стиви… Разумеется, Клара не может говорить о ней, и память об этом была изгнана в самые дальние уголки ее активного сознания. Однако даже из этих углов она все равно добивается — требует — освобождения, но лишь если освобождение это окажется для девочки безопасным. — Доктор прервался, обдумывая слова. — Красный поток… помнишь рисунок дома Вестонов, который она показала Сайрусу? За домом бежит ручей, и сегодня она добавила этот ручей к рисунку. Но нарисовала его красным — стремительно хлещущие красные струи. А за ручьем изобразила высохшее дерево, дерево, корни которого доставали до красной воды. — Доктор покачал головой, потом вытянул левую руку, сжав ее в кулак. — Говорю тебе, Стиви, даже если за все время здесь мы сможем лишь поправить рассудок бедняжки, поездка уже будет не напрасной.
Я пару минут поразмыслил над сказанным, а потом спросил:
— Через какое время, по-вашему, она сможет начать разговаривать с вами об этом?
— Вообще-то я настроен довольно оптимистично, исходя из ее сегодняшнего поведения. Спустя считаные дни мы, видимо, сможем обсудить случившееся путем рисунков и простых вопросов. Но чтобы она заговорила… для этого мне придется прибегнуть к новым стратегиями.
Какое-то время мы просто молчали. Пожалуй, я всего-навсего постигал, как маленькая Клара живет там на ферме, среди людей, когда-то бывших для нее чужими, день и ночь отчаянно пытаясь не думать о том, зачем ей приходится жить с ними, но в то же время страстно желая это понять. Как же мог действовать ее мозг, когда ему давали два таких безотлагательных и таких противоречивых набора приказов? Как ей вообще удавалось обрести мгновения сна или просто покоя со всеми этими голосами, вопящими у нее в голове, веля делать совсем разные вещи? То были печальные мысли — и, стоя там, на углу, я начал испытывать благодарность за то, что, будучи маленьким мальчонкой в Нью-Йорке, по крайней мере ясно знал, кто мои враги и как мне выжить. Как бы дурно ни вела себя моя мать, сомневаюсь, что ей хоть раз хотелось моей настоящей, буквальной смерти, — и впервые я взглянул на это как если не на благословенную, то уж точно одну из лучших в длинном списке скверных возможностей.
Внезапно раздались тихие шаги. Мы с доктором отступили в тень вяза и стали ждать: но это оказалась всего лишь мисс Говард, пришедшая сообщить, что мистер Мур готов и ждет доктора.
— Там все довольно тихо, — сказала она, указывая на кладбище. — Так что он позвал Сайруса помочь поднять гроб из земли. Он не то чтобы слишком тяжелый…
Доктор зловеще кивнул ей, потом обратился ко мне:
— Ладно, Стиви. Несколько минут побудешь один. Будь начеку.
И они вдвоем ушли по Боллстон-авеню, а я остался под вязом глазеть на тени от лунного света. Вскоре поднялся теплый ветер, и это сыграло дурную шутку с моим зрением — и воображением. Все окружавшие меня тени превратились в призрачные человеческие силуэты, которые целой толпой передвигались, плясали и, как я все больше убеждался, готовились наброситься на меня. Ну да, конечно, я убеждал себя, что это все ветер и что мне вовсе не о чем беспокоиться — все это лишь игра света и моего зрения, просто множество…