— Ну вот, — вымолвила Либби Хатч тем самым тоном, что и в тот раз, когда мы впервые услышали ее речь: тоном, допускающим полдюжины интерпретаций и заставившим меня вспомнить слова мисс Говард о личности Либби, разбитой на кусочки. Потом, глядя мимо нас на мистера Гроуза и прочих, Либби напустила на себя вид помеланхоличнее. — Мистер Пиктон, — заметила она, медленно сходя по ступеням вагона и принимая руку шерифа Даннинга. — Никогда не думала снова встретить вас здесь — и, разумеется, не в таких обстоятельствах, как теперь.
— Правда? — тихо проговорил мистер Пиктон, не в силах сдержать легкую ухмылку. — Как странно — ведь я всегда считал, что мы можем встретиться снова, и именно в таких обстоятельствах.
Золотые глаза сверкнули быстрой вспышкой ненависти, но вновь смягчились, остановившись на мистере Гроузе.
— Неужели это вы, мистер Гроуз?
— Да, миссис Хатч, — ответил тот в некотором удивлении. — Вы меня помните?
— Мы встречались лишь раз или два, — проворковала Либби с кротким легким кивком. — Но, конечно же, я вас помню. — Золотистые слезы начали набухать за вуалью. — Как там моя крошка — моя Клара? Мне сказали, что она снова может наконец говорить. Но я не могу поверить, что она… что она… — Тут ее плечи затряслись, и из плотно сжатых губ вырвался тихий всхлип.
Мистер Гроуз, казавшийся чрезвычайно смущенным и в то же время весьма взволнованным, уже собирался было ответить, но доктор быстро шагнул между ними.
— Мистер Пиктон, — вмешался он тихо, но твердо, — могу я предложить…
— Разумеется, — изрек мистер Пиктон, немедля уловив суть. — Даннинг, мы с вами отвезем миссис Хантер, как ее теперь величают, в суд. Ее дожидается камера. Вы взяли экипаж, Генри?
Охранник, кажется, тоже растроганный увиденным, выступил вперед.
— Да, сэр, — ответил он.
— Тогда нам пора, мадам, — закончил мистер Пиктон, указывая на станционный двор. — Если желаете поговорить с прессой, или же они с вами — прошения сии будут рассмотрены у меня в конторе.
Шериф Даннинг встал за спиной у женщины.
— Идемте, мэм, — кивнул он. — Лучше поступать, как говорит мистер Пиктон.
Либби Хатч еще несколько секунд продолжала рыдать — но, сообразив, что этим ничего не добьется, обернулась к доктору, и скорбь улетучилась с пугающей скоростью:
— Это ваших рук дело, доктор. Не думайте, что я этого не знаю. Но мне наплевать, что вы там наговорили моей дочери или что ей втемяшили — лишь только увидев меня, она поймет, что делать. Я ее мать. — Мистер Пиктон крепко взял Либби под правую руку и указал шерифу Даннингу точно так же поступить и с левой; вместе они повели ее. — Вы слышите меня, доктор? — крикнула она через плечо. — Я ее мать! Я знаю, для вас это ничего не значит, но для нее — да, как и для любого, у кого есть сердце! Что бы вы там ни натворили, этого вам не изменить! — И, снова всхлипнув, женщина со своим эскортом проследовала во двор; помощники шерифа и судебный охранник шагали позади.
Мы подошли посмотреть, как все они садятся в большую незамысловатую повозку с тремя скамьями, влекомую парой лошадей. И с единственной женщиной-пассажиркой в слезах упряжка покатилась прочь — лишь только это произошло, мистер Гроуз бросил на доктора молчаливый сердитый взгляд. Потом кивнул своим людям, и, развернувшись, медленно побрел вниз по Хай-стрит в редакцию «Джорнал».
— Ну, Крайцлер, — буркнул мистер Мур, когда мы остались одни на тихом дворе. — Полагаю, это и впрямь вопрос, не так ли?
Доктор обернулся к нему — мысли его блуждали где-то далеко.
— Вопрос? — мягко переспросил он.
— Она мать Клары, — продолжил мистер Мур, глядя на него хмуро, но с любопытством. — Сможете вы изменить это?
Доктор лишь покачал головой, и глаза его расширились:
— Нет. Но, быть может, у нас получится изменить то, что это значит.
Вынесение обвинения было назначено на десять утра следующего дня, и без четверти десять мы все уже собрались в главном зале. Мистер Пиктон сел за длинный стол по правую сторону большой комнаты, за низким резным дубовым ограждением, отделявшим зрителей от судебных приставов. За таким же столом по левую сторону место заняла Либби Хатч и хорошо одетый темноволосый мужчина в пенсне в золотой оправе, водруженном на кончик его тонкого длинного носа. Однако никакие модные очки и дорогой костюм не могли скрыть подлинной неуверенности во взгляде Ирвинга У. Максона: он озирался, как оробевшая птица, будто не до конца понимал, как очутился в таком затруднительном положении и что же ему теперь с этим делать. Либби Хатч — все еще в черном шелковом платье, но уже без шляпки и вуали — напротив, являла собой картину уверенности, и смотрела на высокую вишневого дерева скамью перед собой с таким выражением лица, словно постоянно пребывала на грани кокетливой улыбки, столь часто на этом лице возникающей.
Мистер Пиктон же раскрыл свои часы, положил перед собой на столе и пристально смотрел на них, будучи спокойнее, чем за все время нашего знакомства.
Доктор, мистер Мур, детектив-сержанты и мисс Говард сидели в первом ряду галереи перед столом мистера Пиктона и деревянным заграждением; Сайрус, Эль Ниньо и я расположились прямо за ними. Мы заставили аборигена как следует отдраить себя перед таким событием, и сочетание опрятности и моего вечернего платья делало его одним из самых презентабельных людей в зале, с девяти часов заполнявшемся под завязку всевозможными горожанами, а заодно и кое-какими посетителями поимпозантней, приехавшими из Саратоги. Шериф Даннинг сидел за маленьким столом аккурат по правую руку мистера Пиктона, а за ним, у стены справа, располагалась скамья присяжных, двенадцать мест которой пустовали. На другой стороне зала стоял охранник, а перед ним устроилась судебная стенографистка, должного вида леди со странным именем Ифегения Блейлок. Стол судебного пристава перед судейским местом был пуст, а по другую его сторону находились два железных светильника и такое же количество флагов, один американский, другой — флаг штата Нью-Йорк. Сзади у входной двери, внимательно следя за теми, кто входил и выходил из зала и как себя при этом вел, обосновался охранник Генри и еще один мужчина в мундире, пониже (но, судя по его виду, ничуть не слабее).
То было для меня странное событие — рассматривать все подробности происходящего не со скамьи подсудимого; но вскоре сия странность уступила место облегчению и даже возбуждению, лишь только я понял, что в этом самом месте все наши последние труды в ближайшие дни увенчаются каким-то итогом. Будто стоишь в последнюю минуту у скакового круга и ждешь, когда же лошади помчатся из-за стартовых ворот: я поймал себя на том, что притопываю и прихлопываю ногами и руками, желая, чтобы все уже началось. Судя по шуму вокруг меня, в этом чувстве я был не одинок: разговоры, бормотание и сдержанный смех в зале суда звучали все громче с каждой новой секундой ожидания, пока, наконец, без трех десять я не обнаружил, что вынужден кричать, чтобы мистер Мур услышал меня.