— Пытаюсь оценить, насколько глубоки были твои заблуждения.
— Достаточно глубоки, — вздохнула Наталья. — И я за них неплохо поплатилась.
— Редкий случай действительного исцеления от глупости, — заметил Тенебрикус. — Обычно ее лечат путем сострижения волос, соскабливания кожи с головы и долбления черепа.
— Как это? — ужаснулась Наталья. Перед глазами мелькнуло воспоминание о фантастических картинах Босха «Исцеление от глупости», где были изображены сходные методы лечения.
— Врачи полагают, что глупость гнездится в верхних покровах головы, — пояснил Тенебрикус. — Многие, правда, сомневаются, но немало есть цирюльников, которые не только рвут зубы, но и избавляют от идиотизма. Причем используют одни и те же инструменты.
— И даже их не моют, — вздохнула Наталья. — Однако эта тюрьма действительно выглядит довольно пристойно. Здесь можно жить.
— Нельзя, — сказал Тенебрикус.
Гвэрлум скорчила гримасу, которая должна была означать: «Пострадали бы с мое — не так бы заговорили!».
Но пронять Тенебрикуса ей не удалось.
— Нельзя жить взаперти, — повторил он. — Человек нуждается в Божьем мире, в себе подобных. Ему нужно смотреть и слушать.
— Да? — переспросила Наталья, стараясь, чтобы ее голос звучал достаточно ехидно. — А как же затворники всякие?
— Они погружены в созерцание того, о чем мы с тобой можем только догадываться, — отозвался Тенебрикус. И вздохнул. — Мне доводилось сидеть в тюрьмах. И получше этой, и гораздо похуже. Но везде я страдал от одного и того же: от невозможности видеть вокруг себя свободное пространство.
— Просто у вас клаустрофобия, — заявила Гвэрлум. — А орудия пытки мне покажут?
— Это так необходимо? — Тенебрикус еле заметно улыбнулся.
— Ну… — Гвэрлум подумала немного и ответила вполне искренне: — Мне любопытно. Знаете, я была в Германии, еще школьницей, и там нас водили в музей средневекового мракобесия. Не помню, как он называется. На углу переулка Висельников, кажется. Я думала — нам покажут орудия пыток, а там — сплошная политкорректность, «ах, давайте щадить чувства экскурсантов!» — и все тому подобное. Выставлены только кандалы — такие, что теленка заковать можно, — и всякие орудия поношения: дурацкие колпаки, ошейники, таблички с надписями «Я — пьяница» и все прочее в том же роде.
— Кандалы в тюрьмах инквизиции применяются редко, — задумчиво сказал Тенебрикус и почему-то посмотрел на свои руки. — Разве что когда возникает опасность, что подсудимый попытается лишить себя жизни.
— А что, им так важно именно сжечь человека живьем? — спросила Гвэрлум.
— Им важно уберечь человеческую душу от вечного проклятия — по возможности, — ответил Тенебрикус. — Это не всегда удается. Более того, чаще это не удается. Но самоубийство — худший вид отвержения Бога. Именно поэтому дьявол так часто подталкивает людей совершить именно этот грех.
— Еще одна странность, — сказала Гвэрлум. — Раз уж мы тут наедине, я спрошу… Пока никто не слышит и не может уличить меня в невежестве. Я много раз думала… Вы не сдадите меня в трибунал за еретические мысли? — добавила она лукаво.
— Я не сделаю этого, — торжественно пообещал Тенебрикус, — потому что ты пытаешься разобраться. Ты вовсе не исповедуешь ересь, но отвергаешь ее путем познания.
— Ответ мудреный, но в целом именно так все и есть, — вздохнула Наталья. — Вот объясните мне, коли вы такой ученый человек, магистр Тенебрикус (ура, нужная формулировка найдена! «магистр Тенебрикус» — звучит почтительно и по-средневековому!): какое дело дьяволу до каждого отдельного человека? Дьявол — такой сильный, могучий дух. У него бессмертие, мощь, практическое всеведение. И вот вся эта махина гоняется за несчастным Васей Пупкиным, дабы совратить его и низвергнуть в преисподнюю! Смысл? Для чего слону давить собой блоху?
— Вопрос хороший, — сказал Тенебрикус, противу всех скверных ожиданий не улыбнувшийся и не обнаруживающий намерения уличить Наталью в «плохом знании Писания».
— Дело в том, что человеческая душа дороже всего остального мира. Любая. Даже душа этого бедного русского, которого вы так любите вспоминать. Кстати, кто он такой?
— «Вася Пупкин» у нас говорится вместо «имярек», — объяснила Наталья. — Просто «некий человек». Не слишком важный для истории человечества. Он даже родной мамой не очень любим, поскольку доставил ей немало хлопот и стал причиной многих разочарований.
— Ясно, — сказал Тенебрикус. — Ну так что, хочешь увидеть орудия пытки?
Гвэрлум немного подумала, а потом с удивлением покачала головой.
— Вероятно, мною двигало пустое любопытство, — ответила она. — Я уже сейчас могу сказать, как поведет себя Соледад Милагроса. Я видела похожих на нее женщин. Это называется «Фламенко».
— Что? — удивился Тенебрикус.
— «Фламенко». Испанский танец. Соединил в себе культ смерти и плотской любви, что-то предельно мрачное. Черная изломанная женская фигура на фоне белого бесплодного песка. Эдакий излом — во всем и сразу. Любовь, она же Смерть. Ритмы арабские и вместе с тем германские. Словом, Испания.
— Точнее, — попросил Тенебрикус.
Наталья закатила глаза, и в память медленно вплыло стихотворение Гарсиа Лорки. Вспомнилось как-то все разом: летний лагерь отдыха, девичьи тетрадочки с цветочками по полям, исписанные стихами, самодельными вперемешку с классикой, обычно перевранной. В основном — о любви и смерти.
И это поразительное стихотворение: про перекресток — и куда ни пойдешь, в самое сердце — нож.
— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Тенебрикус. — Ты полагаешь, это от климата?
Гвэрлум расхохоталась. Смех ее дико прозвучал в секретной тюрьме инквизиции — вздрогнули даже стражники. Но Тенебрикус оставался серьезным.
— Ты так считаешь? — повторил он.
— Нет, я считаю — это особый склад характера. Способ реализовать себя. Потому что у нас в Питере фламенко тоже очень популярен. Будет — я хочу сказать. Когда-нибудь будет популярен. Своего рода декаданс, только народный… Ну, не знаю, как сказать. По-моему, это что-то от этрусков.
Она окончательно запуталась и махнула рукой.
— В общем, насчет Милагросы. Она никого не боится… Она участвовала в подпольных абортах?
— Откуда тебе это известно?
Такие бабы всегда кому-нибудь когда-нибудь делают подпольный аборт… У меня была одна подруга — ну вылитая Соледад… Тоже — Гарсиа Лорка, фламенко, аборты, «любовь есть смерть», гадания на картах Таро… Теперь продает «элитную косметику» и всякое «оздоровилово», печатает объявления в газете маленьким шрифтом: «Привораживаю возлюбленных навсегда, наращиваю ногти, крем для лица — забудьте о морщинах».
— Иными словами, нам не стоит дожидаться окончания процесса инквизиции? — Тенебрикус неожиданно перешел к совершенно практическим вещам.