Артем Сергеевич налил Морану новую чашку, потом позаботился о себе и уселся наконец напротив.
— Я вас очень внимательно слушаю, — сказал он. — Будьте любезны, выражайтесь яснее. Мне еще предстоит все это пересказывать моей жене.
— Помню. Железная дама. Такие ломаются очень быстро, — сказал Моран. — Они хрупкие. Видите ли, у нее фальшивый аристократизм. Она его себе сама придумала.
— Кто?
— Ирина Сергеевна. Так ее зовут? — Моран покачал головой. — Красивая, ухоженная, все о себе понимает, манеры — безупречные. Если ты не видел настоящих аристократок, можешь и купиться. Но я-то видел! Я не только человеческих аристократов видел, но и эльфийских, а уж троллиных повидал!.. Эти крепче всех. Ваша жена — как фальшивый бриллиант. Очень хороший, но все-таки фальшивый. Она сломается.
Артем Сергеевич покусывал губу и думал: «Что мне мешает спустить его с лестницы? Он только что оскорбил мою дочь, мою жену… А я сижу и слушаю. И не в том дело, что мне от него нужно еще узнать подробности о случившемся с Дианой. Просто… Просто он, по-моему, никого на самом деле не оскорбил. Назвал вещи своими именами. Высказал ровно то, что у него на уме. Без прикрас, без смягчений».
— Я не сумасшедший, — вдруг проговорил Моран, лукаво, по-сумасшедшему, улыбаясь. — Вы ведь так считаете, да? Вот прямо сейчас — об этом думаете?
— Почти, — ответил Артем Сергеевич. Он тоже умел при случае не скрывать своих мнений.
— Я не сумасшедший, — сказал Моран убежденно. — Смотрите.
Он положил перед Артемом Сергеевичем фотографию. Деянира в туго зашнурованном корсаже, Деянира с хитрой усмешкой на лице, подбоченившаяся Деянира на фоне охотничьей сценки.
— Это моя дочь, — сказал Артем Сергеевич.
— Именно. Уж я-то знаю, кто это, не сомневайтесь, — подтвердил Моран. — Ваша коварная дочь. Она вела двойную жизнь. Она всех обманула, и меня в том числе.
Артем Сергеевич взял фотографию в руки.
Жест бережный, аккуратный. Да, хороший человек этот господин Ковалев. Жаль его огорчать, но ничего не поделаешь.
— Будьте любезны, объясните подробнее, — попросил Артем Сергеевич. — Где и когда это снято?
— Снято совсем недавно. У меня на квартире, — ответил Моран и вдруг, широко раскрыв рот, горестно завыл.
— Держите себя в руках! — крикнул Ковалев. — Что вы себе позволяете?
— Ау-у-у-у! Аы-ы-ы-ы! — выводил Моран.
— Молчать! — Ковалев хлопнул ладонью по столу. — Придите в себя, господин Джурич! Три часа ночи!
Моран подавился своей печалью и быстро начал пить чай. Ковалев немилостиво наблюдал за ним. Он очень рассердился.
— Ладно, — сказал Моран наконец. — Я, вроде как, успокоился. Даже не зол. По-моему. Ну, поживем — увидим. Может, я еще разок вспылю, вы уж потерпите, голубчик. Что вы хотели бы узнать о своей дочке?
— Где она?
— Есть предположение, — сказал Моран. — Долго объяснять. Она уехала. Потому что вела двойную жизнь. Потому что оказалась коварнее, чем все мы предполагали. Но она жива и благополучна. Такие, как она, не пропадают. Я очень, очень расстроен. Поверьте, будь моя воля — она бы сейчас ночевала дома.
— У нее есть какой-то парень? Иностранец?
— Предположение логичное, но, думаю, пока что никакого парня не имеется. Потом появится. Возможно. Все-таки она привлекательная девица, хотя мне нравятся помясистее. В общем, так. Запоминайте. — Моран зевнул. — Храните эту карточку. Поставьте ее в рамку, под стекло, и храните. Подальше от солнечного света, чтобы не выцвела. Это важно. Я не буду объяснять, почему, просто поверьте, что важно. А если Деянира все-таки вернется — постарайтесь не пугаться. Я пошел. Час уже поздний, я хочу спать, а вам еще с женой объясняться.
И прежде чем Артем Сергеевич успел его остановить, Моран вскочил и умчался, унося на ногах ковалевские тапочки.
Артем Сергеевич выбежал в прихожую, выскочил на лестницу, даже доскакал босиком до выхода на улицу — Морана и след простыл.
Когда он вернулся в квартиру, то обнаружил свою жену. От долгого плача, от преодоленного снотворного, Ира выглядела совершенно больной. Бледная, с распухшими веками, с накусанными губами, она раскорячила ноги — тоненькие ножки, жалко торчащие из-под подола ночной рубашки, — и смотрела на две грязные кляксы, оставшиеся после Джурича Морана. На два раскисших тапка. Подобно двум Бастиндам, они почти совершенно растворились в воде и превратились в чумазые лужицы.
— Что это, Тема? — спросила Ирина Сергеевна. Она раскачивалась из стороны в сторону, явно норовя стукнуться головой о стену. — Что это?
— Ириночка, все в порядке. Диана просто… ну, понимаешь, она влюбилась в актера и уехала с ним на гастроли. Здесь был ее репетитор. Он очень огорчен. Оставил ее фотокарточку. Видишь?
Артем Сергеевич обнял жену. Она прижалась к его груди и ужасно разрыдалась, повторяя:
— Жива? Жива? Жива?
* * *
Значит, так. Зачерпнуть земли. Взять кусок дерюги. И тереть, тереть, тереть… а потом облить водой. Самый приятный миг — когда вдруг открываются чистые стенки котла. Перчатки просто отвратительны на ощупь, но Деянира приноровилась их стирать.
Служанка С Перчатками.
Венец карьеры, надо полагать.
Как ни странно, она вовсе не отупела, не утратила способности радоваться, вообще не превратилась в животное, как боялась поначалу.
У прислуги, оказывается, тоже есть собственная жизнь. Причем применительно к данным условиям — вряд ли намного более грубая и менее комфортабельная, нежели у господ, рыцарей и дам.
Теперь Деяниру иногда звали помочь с чисткой овощей. По сравнению с котлами это было повышение, правда, временное. Другие служанки поддевали ее локтями под бок и спрашивали:
— Что ж ты не надела свои перчатки? Ты ведь так боишься испортить кожу!
— Я и вам могу сшить такие, — отвечала Деянира. — А не надела я их потому, что чистить в них овощи неудобно.
— Тогда зачем ты предлагаешь их нам? — смеялись девушки.
— Потому что я хорошая, — отрезала Деянира.
Они разразились дружным хохотом, как будто она невесть какую остроту отпустила.
Шутки здесь куда более резкие, чем привыкла Деянира, в выражениях вообще никто не стесняется, а на грубость обижаться не было принято. Пообщавшись с Мораном, Деянира получила кое-какую прививку, но сейчас она ощущала, что этого недостаточно. Слабенький все же у нее иммунитет.
Она существовала в мире постоянной обиды. Ее больно царапал чужой смех, потому что вечно ей чудилось, будто над ней насмехаются. И еще приходилось скрывать свои чувства. Деянира очень удивилась бы, узнав, что две-три девушки, с которыми она иногда перекидывалась словечком, искренне считают ее своей подругой.