— Надо разжечь огонь, — сказал Фихан.
— Здесь сыро.
— В любом случае разводить костер придется, — повторил Фихан. — У этих тварей очень вкусное мясо, но в сыром виде они ядовитые.
— Откуда ты знаешь?
— Ты тоже это знаешь, просто забыл.
— Что возвращает нас к старому вопросу о твоей истинной сущности.
— О нашей истинной сущности, — поправил Фихан. — То, что ты выглядишь похожим на человека, не имеет ровным счетом никакого значения. Ты можешь оказаться кем угодно. Кстати, в моих глазах ты день ото дня становишься безобразнее, а это — дурной знак.
— Пожалуй, я разведу огонь, — сказал Евтихий.
Он собрал хворост и принялся за дело. После долгих попыток, с покрасневшими глазами, мучительно кашляющий, Евтихий все-таки заставил костер гореть. Фихан тотчас устроился рядом и протянул к огню руки.
— Погоди, а как же наша речная змея? — остановил его Евтихий. — Пока мы тут нежимся, огонь погаснет, и мы не успеем ее зажарить.
— Мы испечем ее в углях, — успокоил его Фихан.
Глаза-плошки вдруг ярко блеснули красным. Такого с Фиханом прежде не случалось, и Евтихий испугался. Все предостережения, которые высказывала перед своим уходом Геврон, всплыли в его памяти. А что, если Геврон все-таки была права, и доверять Фихану опасно? Кто он такой на самом деле? Сейчас-то он выглядит мирным и даже симпатичным, если привыкнуть, но ведь и это может оказаться иллюзией…
Как многие простолюдины, Евтихий твердо верил в расу и происхождение. Тролль, например, не может быть дружелюбным. Даже по отношению друг к другу тролли всегда держались настороженно и в любое мгновение готовы были вступить в драку. А эльфы невероятно высокомерны. Человек знатного рода скорее потеряет жизнь, чем поступится честью. От крестьянина не жди щедрости, от торговца — благородства.
Евтихий сызмальства привык к этим «истинам». В свое время ему стоило немалых усилий отказаться от большинства из них, но теперь… Он чувствовал себя беззащитным, когда потерял последнюю опору и очутился там, где любая видимость могла обернуться обманом.
Фихан заметил, что приятель странно напрягся, и тихо спросил:
— Что-то не так?
— У тебя глаза пылают.
— У тебя тоже пылают, — попытался пошутить Фихан. — Это от голода. Сейчас покушаем, и все пройдет.
Евтихий шутки не поддержал:
— Нет, у тебя по-настоящему пылают. Как угли, если подуть.
Фихан поднес руку к лицу и растерянно ощупал свои глаза.
— Ничего не чувствую, — признался он.
— Может быть, ты и не должен чувствовать, — откликнулся Евтихий. — А может, просто врешь. Но они у тебя светятся, определенно.
— Хочешь, я закрою глаза? — спросил Фихан. — Так тебе будет легче?
— Попробуй.
Фихан опустил веки, и Евтихий к своему ужасу увидел, как красноватое свечение пробивается сквозь тонкие сморщенные веки.
Он понял вдруг, что не в состоянии больше выносить близость этого существа. Не дожидаясь, пока его спутник снова откроет глаза, Евтихий вытащил нож и с силой ударил Фихана в плечо.
Ночь наступила мгновенно. Пламя костра почти погасло, только по головешкам то и дело пробегали змеистые огоньки. Когда кровь Фихана попадала на угли, они шипели, и причудливый дым поднимался вверх, опутывая прозрачными нитями лицо эльфа.
Фихан безмолвствовал. Он не пытался перевязать плечо, не останавливал кровь, он даже не поднял руки, чтобы зажать рану.
Евтихий скорчился на земле. Нож, отброшенный им, валялся рядом. Евтихий боялся даже глянуть в ту сторону. Так скверно на душе у него не было уже очень давно.
Хуже всего показалось Евтихию то, что Фихан не спешил превращаться в безопасного с виду шестнадцатилетнего паренька, симпатичного и робкого. Сидело у погасшего костра печальное чудовище и истекало кровью.
— Дай перевяжу, — сипло проговорил наконец Евтихий.
Фихан не двинулся. Он не стал мешать Евтихию, когда тот оторвал полосу от своей рубахи и затянул узел у раненого на плече. Повязка сразу промокла.
Безнадежно. Все здесь совершенно безнадежно. Евтихий даже не знает, кто его спутник, не говоря уж о том, что ему абсолютно неизвестно, куда они направляются и что ожидает их на пути. И будет ли вообще конец этому пути.
Евтихий повалился лицом в землю и заплакал. А потом он заснул.
* * *
— За каждого из них у меня болит вот здесь! — Моран топнул ногой и тотчас скривился, хватаясь за правый бок. — Вот тут у меня нестерпимо ноет! Ясно тебе?
— Да, — сказала Юдифь и уставилась на правый бок Морана. — А что у вас тут?
— В каком смысле — «что»?
— Какие внутренние органы? — пояснила Юдифь, моргая.
— Что значит — «какие органы»?! — взъелся Моран. — У меня здесь размещается сердце! Сердце у меня тут! И оно болит! Нестерпимо страдает! Если бы у тебя было сердце, газетная моль, ты бы меня понимала, а не спрашивала про внутренние органы. Вам всем лишь бы расчленить и посмотреть научным оком. Полное бездушие. Впрочем, чего ожидать от русских? Балет и атомная бомба. Еще Сальвадор Дали все это нарисовал. У него была жена русская, она ему объяснила. На кухне был пирог, принеси.
Юдифь не двинулась с места.
— У людей сердце слева, — сказала она.
— Пирог принеси, несострадательная сороконожка. Не поговорить по душам, так хоть покушать от брюха.
— Так что с правой стороны у вас какие-нибудь кишки, — не сдавалась Юдифь. — Вы, наверное, плохо питаетесь.
— Разумеется! — фыркнул Моран. — Разумеется, я плохо ем. Я ночами не сплю, потому что переживаю за моих клиентов. Их лица плавают передо мной в ночном мраке. Чаще всего — мерзкая рожа Авденаго. Как увижу его, так вскакиваю, весь потный.
— Я принесу пирог, — сказала Юдифь, выползая из кресла.
Моран проводил ее негодующим взглядом.
— Могла бы и поспешить, — бросил он ей в спину.
— Смысл? — осведомилась Юдифь. — Мы ведь никуда не торопимся. Это у ваших клиентов время истекает слишком быстро, а мы можем ждать до бесконечности, не так ли?
Джурич Моран отчетливо скрипнул зубами.
* * *
За ночь кровь на повязке засохла. Только по одежде и раненому плечу Евтихий и мог определить, что перед ним — все тот же Фихан.
Эльф проснулся, едва лишь Евтихий пошевелился, и наблюдал за своим спутником сквозь ресницы. Длинные пушистые светлые ресницы, а под ними — сияющие темно-синие глаза. Существо одновременно древнее и невероятно юное, с нежной кожей, удлиненным овалом лица, Фихан съежился у погасшего костра. Его золотистые волосы были покрыты пылью, и это выглядело кощунством.