— Ты сильная, — ответил Моран. — Ты сможешь и смеяться, и хохотать, и хихикать и даже улыбаться от всей души. Это Энел Таваци погас навсегда.
— Энел Таваци? — удивилась Хетта. — А при чем здесь Энел Таваци?
— Я беседовал с ним. Твой внук убил его лучшего сына. Наверное, крепко этот Номун ненавидел всех Таваци, если сделал такое.
— Да, — помрачнела Хетта. — Точно.
— Энел почти мертвый. Внутри мертвый, понятное дело, снаружи он довольно успешно производит впечатление живого. Но Джурича Морана не обманешь. На вечеринке по случаю похорон я пытался его развеселить, но безуспешно. А это, согласись, серьезный показатель. Кстати, он ни о чем не подозревает. Насчет твоего поступка. Что ты отравила собственную дочь, я имею в виду. Впрочем, если бы он и подозревал, вряд ли стал бы тебя осуждать.
— Энел всегда очень любил своих родственников, — на лице Хетты появилась печальная улыбка. — В этом он неизменен. Он умеет любить.
— Странный навык для мужчины.
— Не груби! — Она погрозила Морану пальцем. — Не смей непочтительно отзываться о моих родственниках. Ты всего лишь мой подмастерье, забыл?
— Неофициальный — забыла? — парировал Моран.
— Хочешь, оформлю все, как положено? Введу тебя в официальный статус. В Гоэбихоне это быстро делается, особенно с моими связями в правлении гильдии. Попляшешь тогда у меня!
— Бюрократка.
— Не вижу в этом ничего постыдного.
— Бумажная душонка.
— Не забывайся.
— Писака.
— Берись за швабру!
— Я лучше натяну нитки. Покажи мне, пожалуйста, как это делается.
Хетта быстро убедилась в том, что Джурич Моран — сообразительный и послушный ученик. Кроме того, он обладал способностью трудиться, не разгибая спины, по многу часов подряд. Он творил без устали, с упоением, самозабвенно.
Специальная служанка приносила ему поесть. Девушке заранее объяснили ее обязанности и наказали ничему не удивляться. Моран не желал брать еду руками, чтобы не тратить времени на умывание, поэтому он, не переставая работать, попросту разевал рот пошире, и служанка вкладывала туда мясо, хлеб, разрезанные фрукты. Она упихивала все это пальцем, а то и кулаком и помогала Морану закрыть рот, сильно сжимая его челюсти ладонями. После этого ей следовало подождать, пока Моран перестанет жевать и глотать, и предложить ему запить трапезу. Моран послушно позволял влить в себя кружку-другую вина или воды. Он даже не замечал, что именно ест и пьет.
Под руководством Хетты Моран выткал несколько тесемок с «весенним узором» (сплетенные голубые и розовые цветочки на гирлянде из листьев). Затем создал небольшой гобелен «Освобожденная Любовь», на котором девушка в голубом платье выпускала на волю лебедя. Рядом с девушкой стоял очаровательный олененок.
— Чтобы удержать такую здоровенную птицу, она должна была напрячь могучие мышцы, — с недовольным видом ворчал Моран, разглядывая картон, который предложила ему Хетта. — А она стоит так, словно эта курица ничего не весит.
— Это не курица.
— Все равно.
— Птица символизирует любовь. Девушка готова расстаться с любовью ради любви.
— Ради новой любви? Сомнительное бескорыстие, — нахмурился Моран. — Да и мораль всей историйки тоже выглядит в этом свете весьма двусмысленной. О чем подумают молодые девушки, если увидят такую фривольную картинку? Эдак все подряд начнут отпускать на волю женихов, едва только на горизонте замаячит что-нибудь посолиднее. Хороша же девица — образец для подражания! Завидела лося — все, прощай, лебедушка. «Свобода дороже всего» и другие прекраснодушные глупости. Лети и наслаждайся. А лично меня ждет богатей с большими рогами и толстыми ляжками.
— Ты умеешь на удивление превратно истолковать любой сюжет, — поморщилась Хетта. — У тебя грязный ум.
— Он у меня выдающийся, — возразил Моран. — К тому же он троллиный. Помни о расовых особенностях твоего ученика и никогда не попадешь впросак, женщина… Так, по-твоему, девица не изгоняет лебедя ради лося?
— Это олененок, он символизирует нежность и юность. Лебедь — это любовь. Любовь не держат на привязи, тогда она прочнее всего, — таков аллегорический смысл картины, — сказала Хетта Таваци.
— Ну, так бы и объяснила с самого начала, а то сбиваешь меня с толку! — заявил Моран.
Хетта потянулась к картону.
— Пожалуй, принесу тебе другой образец.
— Нет уж, — запротестовал Моран. — Оставь этот. Я хочу попробовать.
— Он же тебе не нравится!
— Нравится.
— Почему же ты его так извращенно истолковал?
— Во-первых, не извращенно, а по-троллиному. И мы с тобой это только что обсуждали. Ты становишься забывчивой — первый признак неизбежной старческой деградации… Во-вторых, я пытался тебя насмешить.
— Ха, ха, ха. А теперь за работу.
И Хетта подала ему корзину с нитками.
Над «Освобожденной Любовью» Моран работал десять дней. Никто не хотел верить в то, что этот гобелен создал ученик и, более того, — за столь короткий срок. В ответ на восхищенные вопросы Моран горделиво отвечал:
— Я, кажется, заранее предупреждал, что я — Мастер.
Услышав столь самонадеянное заявление, господин Таваци нахмурился:
— Никто не смеет называться мастером, пока не получит подтверждение от гильдии и не обзаведется собственной мастерской.
У Морана было такое хорошее настроение, что он только отмахнулся:
— Да бросьте вы! Подтверждение от гильдии! Кому оно нужно, если факт мастерства налицо…
Господин Таваци вспыхнул, но Моран, смеясь, схватил его за руки и крепко сжал их.
— Перестаньте на меня сердиться. На меня нельзя сердиться, учтите. Я вообще скоро уйду из Гоэбихона. Закончу вот одно дельце — и сразу уйду.
Не похоже было, чтобы это обещание сильно успокоило хозяев дома. Но спорить с Джуричем Мораном никто не решился. Пусть все идет своим чередом. По крайней мере, Моран не желает зла, напротив, всеми силами старается приносить пользу.
Оставшись со своим учеником наедине, Хетта Таваци спросила:
— Что теперь ты задумал, Джурич Моран?
Он сразу утратил всякую веселость. Стал озабоченным, хмурым. Даже на «Освобожденную Любовь» смотреть не хотел. А что на нее смотреть — пройденный этап. Некая идея полностью завладела Мораном. Он расхаживал взад-вперед по мастерской, жадно поглядывал на станок, тискал пальцы и вздыхал. Хетта, недоумевая, следила за ним, но заводить разговор не спешила.
Наконец он остановился и резко развернулся к ней.
— Скажи мне, Хетта, что бы ты отдала за то, чтобы… чтобы ничего этого не случилось?