И вдруг Миха понял, что в рабстве нет ничего ужасного. Ничего такого, от чего стоило бы бежать сломя голову и рисковать жизнью. Умирать стоя — удел маркизов. Плебей может превратиться в маркиза (и даже русского царя) только одним способом — умерев за свободу стоя. Причем за такую, к которой даже пальцем прикоснуться — и то немыслимо. За Прекрасную, стало быть, Даму.
В какой-то момент Михе жгуче хотелось позвонить Николаю Ивановичу и побеседовать с ним на эту тему. Но даже если бы Моран и позволил воспользоваться телефоном (а уходя из дома, Моран прятал телефонный аппарат), номера Николая Ивановича Миха все равно не знал. Пришлось ограничиваться мысленными диалогами.
За две недели яростных споров с отсутствующим Николаем Ивановичем Миха оттер кухню до блеска. Он перемыл всю посуду, выбросил доисторические окаменелости из кухонных шкафов и даже отскреб пятна с крашеного деревянного пола.
С Мораном он почти не виделся. На кухню Моран Джурич не заглядывал, никакой еды для себя не требовал, за трудами Михи совершенно не следил, вообще никак себя не проявлял. О пропитании Михи он тоже не заботился, так что Миха подъел все, что обнаружил, а потом затосковал.
Сидеть на кухне сделалось невыносимо, так что к исходу второй недели Миха набрался смелости и прокрался в гостиную. Хоть бы телек у Морана был, можно было бы мозги прополоскать, а то там уже все мысли пережеваны — полный вакуум.
Моран обнаружился в гостиной, на диване. Он лежал, закинув ноги на спинку дивана, и читал словарь. Рядом на полу стояла бутылка красного вина. Время от времени Моран опускал руку, брал бутыль и тянул оттуда.
Заслышав шаги, Моран обратил взоры от книги к Михе.
— Ты кто? — осведомился Джурич Моран.
— Я… — Миха вдруг замялся. Внезапно он понял, что четкого ответа на этот вопрос не имеет. Кто он? Человек? Слишком общо. Парень, находящийся в розыске? Михаил Балашов? Миха? Мисаил, как его называли приятели?
«Мисаил, Седрах и Авденаго», — издевался учитель литературы.
Миха сказал со странным, его самого удивившим спокойствием:
— Я Авденаго.
— Авденаго? — переспросил Моран и пожевал губами. — Что ж, — решил он, — кое-что это объясняет.
Он сел на диване и снова глотнул вина. Поболтал бутылью, с сожалением констатировав, что вина осталось слишком мало.
— А как ты здесь оказался, Авденаго? — ошеломил он Миху вторым вопросом.
— Вы меня привели. Помните? — осторожно проговорил Миха, то есть, теперь уже Авденаго.
— Не помню! — отрезал Моран. И тут на его худом, матово-смуглом лице появилась кривоватая улыбочка. — Ах да!.. Помню. Я еще обещал тебе показать, что такое — быть в рабстве у настоящего тролля. Учти, я — тролль из высших, из Мастеров. Ты понял? Я — Джурич Моран, Мастер.
— Маркиз, — пробормотал Авденаго. — Хоть не русский царь, и на том спасибо. Но все равно — сложно.
Он попытался представить себе свободу Джурича Морана — какой может быть она у подобного существа, и вдруг перед ним, словно наяву, предстало явление женщины такой ослепительной красоты, такой небесной недосягаемости, что он даже застонал сквозь зубы.
Моран наблюдал за ним с любопытством.
— О чем ты подумал? — спросил тролль жадно.
— О вашей… даме.
— Хороша?
— Очень…
— А твоя? — поинтересовался Моран.
Авденаго не ожидал подобного вопроса. Он смутился:
— У меня — либо никакой, либо такая, что… уж лучше никакой.
— Знаешь свое место, — одобрил Моран. — Чем ты занимался все это время, пока я тебя не видел?
— Приводил в порядок кухню.
— И как там теперь, порядок?
— Да. Надеюсь, — быстро прибавил Авденаго.
— Зайду как-нибудь, гляну, — добродушно произнес Моран.
Он снова улегся на диван.
Авденаго продолжал стоять и смотреть на него. Моран удивленно вскинул брови.
— Что тебе еще?
— Я…
— Тебя не звали — зачем пришел?
— Я к вам пришел, — сказал Авденаго.
— Да уж понятно, что ко мне, а не к инспектору по делам несовершеннолетних.
— Я уже совершеннолетний.
— Тем более. К тебе применима смертная казнь. Убирайся.
— Еда закончилась, — сказал Авденаго.
— Ты голоден? — искренне удивился Моран.
— Вообще-то, да, — сказал Авденаго.
— Послушай, я достаточно о тебе забочусь! — рассердился Моран. — Если ты голоден, ступай и поешь! Ты мешаешь мне читать словарь. Я не желаю умереть таким неучем, как ты.
— Я бы поел, — упрямо проговорил Авденаго, — но еда закончилась.
— Ну так купи и не обременяй меня ерундой.
Моран кивнул почему-то на шкаф.
Авденаго помедлил, но послушно подошел к шкафу и распахнул дверцы. На него посыпались коробки с обувью, выпорхнула суетливая моль, потянуло запахом старого пота, перебитого дезодорантами.
Десятки ветхих театральных костюмов висели на вешалках, лежали на полках.
А на самом верху, на полке для шляп, громоздились пачки денежных купюр. Они были связаны веревками, заклеены скотчем, перетянуты нитками и даже лентами от конфетных коробок.
Авденаго ошеломленно смотрел на это богатство. Моран вернулся к своей книге.
— И это… все время здесь лежало? — спросил Авденаго, физически страдая от собственной глупости.
Моран на миг оторвался от чтения.
— Разумеется, — буркнул он. — А ты, видать, совсем запустил хозяйство. Иди лучше и разберись с делами, если не хочешь отведать березовой каши.
Он с хрустом перелистнул страницу.
Авденаго помялся, потом вытащил одну пачку денег, самую тоненькую. Перелистал — тысяч десять. И все можно потратить.
— Учти, — вдруг снова оживился Моран, — я не ем все эти замороженные овощи. И лапшу из пакета. Пробовал, но рвет. Исключено.
— Я натуральное все куплю, — обещал Авденаго. — Только… — И тут он ощутил все неудобство своего нового положения. Словно бы волной его накрыло. — Ведь ищут меня! — сказал он. — Наверняка у ментов ориентировка есть. Ну там, приметы…
— Не смеши! — фыркнул Моран. — Ищут его! Велика птица, чтобы искали! Таких, как ты, белесых по всему Питеру — пятьдесят вагонов, если стоймя вас упаковывать. Да и вообще, мы в другом районе. Я нарочно узнавал.
У Авденаго потеплело на душе. Надо же, Моран что-то нарочно из-за него узнавал, наводил справки, по поводу районов и ориентировок спрашивал… Удивительно.
И тут он охнул от неожиданной боли: Моран весьма ловко запустил ему в голову тапком и попал в висок.