В спокойном холоде молчанья,
Что легче плакать, чем страдать
Без всяких признаков страданья.
Последние две строки Лермонтов целиком перенес в «Эпитафию», посвященную смерти отца; над гробом любимого человека Зораим и сам Лермонтов ведут себя одинаково: молчат, не проронив ни слезинки.
Из сострадания к нечеловеческой муке Зораима Ангел смерти решается оживить Аду: он отдает умершей девушке свой дух, и та воскресает.
Желает
Вознаградить страдальца он.
Ужель создатель запрещает
Несчастных утешать людей?
И девы труп он оживляет
Душою ангельской своей.
И, чудо! кровь в груди остылой
Опять волнуется, кипит;
И взор, волшебной полон силой,
В тени ресниц ее горит.
Так ангел смерти съединился
Со всем, чем только жизнь мила;
Но ум границам подчинился,
И власть — не та уж, как была,
И только в памяти туманной
Хранит он думы прежних лет;
Их появленье Аде странно,
Как ночью метеора свет,
И ей смешна ее беспечность,
И ей грядущее темно,
И чувства, вечные как вечность,
Соединились все в одно.
Желаньям друга посвятила
Она все радости свои,
Как будто смерть и не гасила
В невинном сердце жар любви!..
Таким образом, Ангел смерти сознательно ограничил себя, свои возможности, он как бы умалил свой дух и целиком вошел в душу Ады. И потекла отшельническая жизнь двух влюбленных, как прежде. Только умирающие на земле были теперь лишены последнего утешения: из жалости к одному Зораиму Ангел смерти пренебрег состраданием ко всем остальным! Ответом на такую огромную жертву должно было бы стать нечто великое…
Может быть, если бы на месте Зораима был сам Лермонтов… но нет, он не обольщается насчет людей, в том числе и на свой собственный: каждый подвержен влиянию «темной стороны», и ангел на земле бессилен удержать человека, когда силы мрака уже завладели им.
В какой-то момент Зораиму — совершенно как впоследствии Печорину с Бэлой, — стало скучно.
«Нет! не могу в пустыне доле
Однообразно дни влачить;
Я волен — но душа в неволе:
Ей должно цепи раздробить…
Что жизнь? — давай мне чашу славы,
Хотя бы в ней был смертный яд,
Я не вздрогну — я выпить рад:
Не все ль блаженства — лишь отравы?
Когда-нибудь все должен я
Оставить ношу бытия…
Скажи, ужель одна могила
Ничтожный в мире будет след
Того, чье сердце столько лет
Мысль о ничтожестве томила?
И мне покойну быть — о нет!..
Взгляни: за этими горами
С могучим войском под шатрами
Стоят два грозные царя;
И завтра, только что заря
Успеет в облаках проснуться,
Труба войны и звук мечей
В пустыне нашей раздадутся.
И к одному из тех царей
Идти как воин я решился,
Но ты не жди, чтоб возвратился
Я побежденным. Нет, скорей
Волна, гонимая волнами
По бесконечности морей,
В приют родимых камышей
Воротится. Но если с нами
Победа будет, я принесть
Клянусь тебе жемчуг и злато,
Себе одну оставлю честь…
И буду счастлив, и тогда-то
Мы заживем с тобой богато…
Я знаю: никогда любовь
Геройский меч не презирала,
Но если б даже ты желала…
Мой друг, я должен видеть кровь!»
В ответ «дева-ангел» лишь плачет. Ее попытка удержать Зораима очень слаба — она заранее знает, что это бесполезно.
Как и в поэме «Черкесы», в «Ангеле смерти» природа противопоставляется человеку; природа — тишина, ангел, любовь девы-ангела; человек — это война, грохот, ложные идеалы… это мужчина.
Совершенно справедливо пишет иеромонах Нестор (Кумыш): «Особая восприимчивость природы для Лермонтова была признаком, свидетельствующим о внутреннем благородстве и душевной чистоте личности. Если поэту необходимо было выделить героя из окружавшей его будничной среды, противопоставить его прозаичному порядку жизни, он наделял его обостренной чуткостью к природе. Природа — это та сфера бытия, которая, в отличие от человеческого общества, сохраняет свою первозданную лиричность в неискаженном состоянии».
Зачем в долине сокровенной
От миртов дышит аромат?
Зачем?.. Властители вселенной,
Природу люди осквернят.
Цветок измятый обагрится
Их кровью, и стрела промчится
На место птицы в небесах,
И солнце отуманит прах.
Крик победивших, стон сраженных
Принудят мирных соловьев
Искать в пределах отдаленных
Иных долин, других кустов,
Где красный день, как ночь, спокоен,
Где их царицу, их любовь,
Не стопчет розу мрачный воин
И обагрить не может кровь.
Человек не может быть совершенно счастлив. Для счастья необходимо соединение двух любящих сердец; необходимо, чтобы женщина была воплощением «природы» с ее божественной тишиной; необходимо, однако, и чтобы мужчина мог пожертвовать славой ради такой женщины. Слишком много условий должно быть выполнено; на земле такое невозможно — либо женщина окажется коварной, «ядовитой», либо мужчина проявит себя недостойным ее…
Но Зораиму был милей
Девичьей ласки путь кровавый!
Безумец! ты цены не знал
Всему, всему, чем обладал,
Не ведал ты, что ангел нежный
Оставил рай свой безмятежный,
Чтоб сердце Ады оживить;
Что многих он лишил отрады
В последний миг, чтоб усладить
Твое страданье. Бедной Ады
Мольбу отвергнул хладно ты;
Возможно ль? ангел красоты
Тебе, изгнанник, не дороже
Надменной и пустой мечты?..
Зораим погибает в битве. Кто сражался, против кого, зачем? Все это не имеет значения; для Зораима, охваченного жаждой личной славы, важно совершить подвиг. Когда все уже повержены, когда жалкие беглецы пытаются спасти свою жизнь, один лишь Зораим остается на поле боя с оружием в руках и продолжает отбиваться.
Он не был царь иль царский сын,
Хоть одарен был силой взгляда
И гордой важностью чела.
Но вдруг коварная стрела
Пронзила витязя младого,
И шумно навзничь он упал…