Хибарку, где скрывались заговорщики, даже заколачивать не стали — там жил всего один человек, и жил он в такой бедности, что никому бы в голову не пришло позариться на его вещи.
Сжигать дома, где умерли жильцы, здесь не решались. В Новгороде дома стояли тесно, и было много деревянных — боялись пожара. Огни горели на перекрестках, и там непрерывно бродили какие-то странные тени.
— Удивительное дело, — рассуждал Георгий, — когда в городе идет обычная жизнь, никого из людей мы толком и не видим. Сидят на паперти и мирно просят милостыню. Ну, дерутся по праздникам. И воруют в порту. Изредка забредают в какой-нибудь трактир, чтобы устроить там пьяное безобразие. Но в общем и целом они почти незаметны. Однако стоит начаться какому-нибудь большому бедствию — и все они тут как тут. Возникают как по волшебству. Словно вылезают из-под земли. И становятся главными на улицах, так что теперь уже прилично одетые горожане жмутся к стенам, а эти, голь перекатная, расхаживают королями. От чего так?
— Тебе ли жаловаться? — хохотала Соледад. — Ты ведь и сам — голь перекатная! Ты сам — вестник любой беды! Ты — черная ворона… Знаешь про ворон?
— Что именно?
— Почему в Толедо нет ворон? Знаешь?
Георгий молча покачал головой.
— Слушай. — Соледад села, привычно разбросав юбки вокруг смуглых ног, уперлась кулаком в бедро. — Жил в Толедо добрый король Альфонсо — тот, что потом сбился с пути и женился на еврейке. При нем развелось в Кастилье множество ведьм и колдунов, и весь народ прозябал в нечистоте и безбожии. Долго горевал король Альфонсо — тот, что потом бросил свою еврейку, потому что был католиком, а она не хотела оставлять свою ветхую веру, — и жалел король Альфонсо о погибели христианского народа…
Соледад хихикнула, не выдержав дольше столь благочестивого тона. Затем снова нахмурилась и продолжила нараспев:
— Решился король уничтожить всех колдунов и ведьм. Он разослал гонцов по всей Кастилии с грамотами: чтобы все добрые католики хватали ведьм и колдунов, каких знают, и присылали их в Толедо. И навезли отовсюду каких-то глупых старых баб и рассадили их по клеткам, а возле клеток поставили караул, чтобы бабы не сбежали. И приказал король Альфонсо, чтобы их привели на площадь. Вот собрались толпой, сбились в кучу, переглядываются и улыбаются.
Вышел на площадь сам король и велел обложить всех ведьм соломой. Навезли соломы и набросали скирды кругом. И приказал король зажечь солому, чтобы уничтожить в Кастилии всякое колдовство. Он желал, чтобы это совершилось на его глазах.
— И что? — спросил Георгий, когда Соледад замолчала, таинственно улыбаясь.
— Дай мне воды, — попросила она. И приняв кружку, хмыкнула: — Водичка-то из-под Киссельгаузена. Он все еще в колодце лежит, бедняга. Эти дураки его не нашли.
Георгий поперхнулся, глядя, как Соледад невозмутимо пьет отравленную воду.
— Ну так вот, — продолжила она, отставив кружку, — загорелся костер вокруг ведьм. Поднялся тут шум и визг, и крик и мяуканье, и собачий лай, и вороний грай. Так у вас выражаются?
Она очень похоже каркнула несколько раз.
Георгий молча кивнул. У него перехватывало гoрло от ужаса, когда он представлял себе колодец и то, лежало на его дне. И хоть не убивали они с Соледад несчастного Киссельгаузена, а почему-то Георгий чувствовал себя виноватым.
— Продолжай, — сдавленно сказал он.
— И вот взлетел в небо столб черного дыма! полетело из него множество черных ворон, одна за другой. Все ведьмы превратились в ворон и улетели. Так обманули они короля Альфонсо. Тогда король разгневался и послал им вослед проклятие: чтобы им отныне и до веку оставаться воронами! Вот и летают они над Кастилией до сих пор, питаются мясом и сырыми яйцами; до сих пор боятся они толедского проклятия — и поэтому в Толедо нет ворон.
— Сдается мне, что-то похожее я слышал о Москве, — сказал Георгий.
Соледад пожала плечами.
— История остается правдивой независимо от того, где она совершилась. Может быть, такое случилось сразу в двух городах, а может, и в трех. В Лондоне, например.
— В Лондоне, сказывают, есть вороны. В Тауэре. Особенные черные вороны.
— Ты умнее меня, — сказала Соледад. — Впрочем, что тут удивительного, если ты — будущий царь!
От этих слов Георгия почему-то передернуло.
— Надо бы все-таки как-то так сделать, чтобы Киссельгаузена вытащили из колодца, — сказал он. — Меня это тревожит, Соледад.
Она рассмеялась.
— Не потешайся, — попросил Георгий. — Мало того, что мы лишили человека христианского погребения, так еще и воду осквернили.
— Вода — это просто жидкость, — молвила Соледад. — Что до христианского погребения… Ну вот кто это говорит? И о ком? Разве ты похоронил того человека, которого убил за несколько гнилых корок хлеба?
Георгий оцепенёл.
— Откуда ты знаешь? — выговорил он наконец немеющими губами.
Она приблизила качающийся палец к его лицу, коснулась кончика его носа.
— Я знаю о тебе все, Георгий! — сказала она. — Может быть, я даже знаю твою мать!
— Моя мать — Соломония Сабурова, — прошептал Георгий.
— Может быть, — согласилась Соледад. — Сейчас не это важно. Я хочу, — ты слышишь, что я сказала? — я хочу, чтобы ты перестал думать о Киссельгаузене. Он — обычный лютер, он не верит ни в святых, ни в мощи, ни в изображения. Для него ваша религия — суеверие. Ты не знал? Сколько раз он плевал, проезжая мимо ваших церквей! Ты не видел? я — видела. Я за ним следила. Я о нем многое знаю, как и о тебе. Он говорил, что вы, русские, погряз в самом примитивном идолопоклонстве, позорном и глупом, что вы обожаете доски, на которых худо намалеваны какие-то персоны, что вы целуетесь с трупами…
— Замолчи! — крикнул Георгий, подавился и мучительно закашлялся.
Соледад пожала плечами.
— Да я-то замолчу, мне ведь все равно, Георгий. Хочешь — целуйся с трупами, хочешь — не целуйся. Я тоже это делала. Знаешь, я что думаю? — Она наклонилась вперед, и Георгий, как завороженный, уставился на ее полуобнаженную грудь. — Я думаю, что мой учитель, Фердинанд, который прожил гораздо дольше, чем это дозволено обычному человеку, — что он на самом деле был мертвецом. А я отдавалась ему, как теперь отдаюсь тебе.
Георгий склонял лицо все ниже. Весь мир, казалось, заслонили для него эти пышные смуглые округлости, которые так и дышали жаром.
— Говорят, — шептала Соледад, — совокупляясь с женщиной, человек одновременно с тем соприкасается со всеми теми мужчинами, которые до него побывали в ее лоне. Подумай, с кем ты породнился через меня! Я лежала в постели с королями, с чернокнижниками, с цыганами, с убийцами, с солдатами, с монахами…
Георгий впился губами в ее грудь и на мгновение задохнулся. Соледад обняла его и прижала к себе.