— Я пропущу все те слова, которые произносились нашим костоправом, пока он вынимал из меня дротик, — послушно заговорил опять Вельяминов. — Во всяком случае перед тем, как потерять сознание, я усвоил, что доктор желает мне только добра, а ведь это главное. Когда же я очнулся, то обнаружил себя в полевом госпитале. На мне было много твердых бинтов, а сверху нависала плоская медсестра с лошадиным лицом. В ее руке блестел шприц.
— Это прекрасно, — вздохнула Софья. — Жаль, что я не могла этого видеть.
— «Перевернитесь на живот, господин поручик!» — грубым голосом произнесла медсестра, — повествовал Вельяминов, краем глаза поглядывая на Софью.
— Божечка ты мой! — ахнула Софья. — Я сейчас упаду в обморок!
— Да-с, Софья Дмитриевна, вот так я и узнал о произведении меня в следующий чин, — добавил Вельяминов.
— Скажите, Вельяминов, вы танцуете? — неожиданно спросила Софья. — Или дикарский дротик вышиб из вас эти таланты?
— Отнюдь, — сказал Вельяминов с большим достоинством. — Гусарский поручик танцует при любых обстоятельствах.
— Я все хочу посетить какой-нибудь здешний общественный бал, — призналась Софья. — В отеле «Минерва», где я остановилась, устраивают хорошие вечера, да только до сих пор мне не с кем было пойти.
Вельяминов невольно перевел взгляд на Харитина. Тот смотрел угрюмо. Вельяминову показалось, что спутник Софьи вообще не слушает разговор, а блуждает мыслями где-то очень далеко.
— Я с радостью, — заверил Вельяминов, пожимая руку Софьи. — Давно уже следовало пойти, да я как-то обленился. Да еще этот Мышецкий действует расслабляюще… Желчный тип.
— Мышецкий — это который? — прищурилась Софья. — Казимир?
— Угадали. Он считает вас своим врагом, Софья Дмитриевна.
— У него есть для этого основания, — ответила Софья. — Поскольку он судится со мной из-за завещания княжны. Наверное, он вам уже рассказывал.
— В самых общих чертах.
— Это дело неинтересное, ни в общих чертах, ни в мелких, — сказала Софья. — Поместье — мое, такова священная последняя воля моей благодетельницы. Оспаривать ее — нарушать завет старушки, ничем не погрешившей ни перед Боженькой, ни перед людьми… Ничего, добрый Боженька все видит со своего пухового облачка в небесах, он все управит в мою пользу. Я ведь сиротка, Вельяминов, полная сиротка, а Божечка никого так не любит, как сироток.
Вельяминов покачал головой.
— Менее всего вы похожи на «сиротку», Софья Дмитриевна.
— Да? — Она прищурилась.
— Вас жалеть не хочется…
— Какой вы нерусский человек, Миша. Русскому человеку всегда хочется кого-нибудь жалеть.
Вельяминов кашлянул и спросил:
— Вы, стало быть, все еще в Лембасово обитаете?
— Стало быть.
— Ну, и как там развиваются события?
— В Лембасово?
— Да.
— Если вам о ком-то определенном хочется узнать, Вельяминов, то скажите прямо. Незачем ходить вокруг да около в надежде, что я угадаю.
— А вы разве не угадываете, Софья Дмитриевна?
— Если и так, — не стала отпираться Софья, — то что же препятствует мне мучить вас? Я ведь только что рассказывала, как обожаю смотреть на страдания красивых мужчин в военной форме.
— Будет вам, — сдался Вельяминов. — Не дразните меня. Расскажите, как поживает Тамара Вязигина.
Софья погрозила ему пальцем.
— Вот вы какой бесчувственный! Расспрашиваете про одну женщину у другой! Ладно, так и быть: Тамара Вязигина вышла замуж за Потифарова.
Вельяминов тряхнул головой.
— Вот убейте меня, Софья Дмитриевна, не могу сейчас вспомнить, кто это такой.
— Потифаров незабвенен, — засмеялась Софья. — Просто вы с ним не вступали в общение, оттого и не помните.
— Ну и как, счастлива она?
— Наверное… Человек редко бывает счастлив, Миша.
— А вы?
— Я? — Софья выглядела по-настоящему удивленной.
— Да, вы, — настаивал Вельяминов. — Вы счастливы?
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Вы очень сильно изменились.
— Я была подростком, Миша. Растерянным, озлобленным подростком. Девочки в этом возрасте вообще нехороши, недовольны и жизнью, и собственной наружностью. Даже те, у которых имеются добрые родители. Так что говорить обо мне!.. Я была доставлена в дом княжны от гроба моего самоубийцы-отца. Как вы полагает, сколько было в поступке княжны милосердия, сколько — любопытства и сколько — желания властвовать над еще одним человеческим существом? Да если бы меня продали на каком-нибудь рынке рабов — я и то, кажется, чувствовала бы себя свободнее.
— Вот уж никогда не подозревал, что участь приживалки так тяжела и терниста, — сказал бестактный Вельяминов.
— Это смотря какая приживалка, — ответила Софья. — Иные, напротив, находят в утеснениях наивысшее удовольствие.
— Скажите, Соня, — Вельяминов посмотрел на нее сбоку и мимолетно поразился неровности, обрывочности линии, обрисовывающей ее профиль, — скажите, только правду — или не говорите уж вовсе, — как вы сумели получить от княжны все наследство?
— Вас Мышецкий подослал?
— Конечно, нет… Впрочем, вы вольны подозревать.
— Вольна, но не буду, — прервала его Софья. — К тому же, если вы и передадите Мышецкому мой ответ, ему это никак не поможет. Я и Харитин, если можно так выразиться, кормили княжну нашей молодостью. А ей очень нравилось чувствовать себя свежей и бодрой. К ней возвратилась ясность чувств, она испытывала настоящую радость, какой не знала уже очень много лет.
— Как это — «кормили»? — удивился Вельяминов.
— Вы слышали, наверное, что иные старики льнут к детям… Смотрят на маленьких слезящимися глазками и вспоминают собственное детство. А иные старцы заедают чужую юность. Нарочно измываются над собственными детьми или внуками. Но княжна была не из таких. И когда я говорю, что мы ее «кормили», я имею в виду — кормили в прямом смысле слова. — Она показала маленькие шрамы на своей руке. — Видите?
Харитин, доселе безмолвно глядевший в сторону, вдруг усмехнулся и коснулся губами Софьиного уха. Софья отстранилась. Харитин склонил голову набок, как будто происходившее почему-то забавляло его.
— Харитин забирал у меня жизненные силы и передавал их княжне, — сказала Софья. — Так почему бы ей и не оставить мне имение? Дорогие родственнички и пальцем ради нее не пошевелили, а я делилась с ней самым сокровенным и дорогим.
Она помолчала и вдруг со смехом спросила:
— Так вы по-прежнему хотите танцевать со мной в «Минерве»?
— Да, — ответил Вельяминов. — Разве я дал вам хотя бы малейший повод усомниться во мне?