— Тебе, я вижу, полегче? — спросил я зачем-то.
Фольд разразился серией цокающих, отрывистых звуков, потом протяжно взвыл и, больше не обращая на меня внимания, принялся расхаживать по гостиной. Разумеется, я не мог читать, а вместо этого следил за ним глазами. Он трогал вещи, переставлял их с места на место, отходил, любовался содеянным, ворчал сам с собой на своем странном языке, и снова принимался кружить по комнате. Мне мучительно хотелось, чтобы он ушел. Все равно куда, лишь бы с глаз долой.
Я поднял глаза к камере слежения, которая была установлена в углу под потолком, и проговорил:
— Витольд.
Никакой реакции не последовало. Обычно Витольд сразу видел меня на экране у себя в комнате и приходил.
— Безценный! — позвал я опять.
И снова ничего.
Я поднялся с дивана. Фольд застыл возле окна в странной, растопыренной позе. Мое движение смутило его, он ожидал, как я себя поведу, чтобы отреагировать соответственно. Я не знал, насколько фольды сильнее или слабее людей в физическом отношении, поэтому на всякий случай решил не провоцировать моего «гостя». Я снова кивнул ему и вышел, прихватив с собой дядину тетрадь. Если фольд разгромит «ситцевую гостиную», я вычту из жалованья Витольда, только и всего.
Нехорошее предчувствие вдруг охватило меня. Я заглянул в комнату под лестницей. Витольд неподвижно лежал поперек тахты, так что ноги свешивались под полом. Его вельветовая домашняя куртка была наполовину сдернута и смята. Одна рука была подсунута под грудь, другая болталась, будто сломанная. Лицо Витольда, отвернутое на сторону, землисто-бледное на фоне белой простыни, совершенно застыло: ни ноздри, ни губы не шевелились.
Первое, что пришло мне на ум, было: «Чертов инопланетяшка убил моего управляющего!» Я испугался. Убийца-инопланетянин преспокойно разгуливает в моем доме, а мертвое тело валяется бездыханное на постели. И что мне, спрашивается, теперь делать? А вот дядя бы наверняка знал, как сейчас поступить. Я беспомощно посмотрел на тетрадь, которую бессознательно сжимал в руках. Можно подумать, там содержались какие-то ответы.
Я несколько раз глубоко вздохнул. Воздух в комнате был отчаянно спертый. Ну конечно. Фольд плохо переносит холод, и Витольд ему в угоду законопатил все щели.
Я распахнул окно, потом заставил себя подойти к тахте и тронуть Витольда за плечо. Он еще не остыл и был мягким. Я начал прикидывать, когда наступает трупное окоченение, но ничего не мог вспомнить. Вроде бы, должно пройти сколько-то там часов. На холоде это происходит быстрее.
На всякий случай я перевернул Витольда на спину, чтобы лучше рассмотреть, как именно его убили. Покойников не рекомендуется трогать до прибытия полиции, но я вовсе не был уверен в том, что вызову полицию. Слишком уж экзотичен убийца!.. Наверное, придется прибегнуть к помощи Свинчаткина. Он эту кашу заварил, подсунув к нам в дом инопланетянина, — вот пусть теперь и возится с мертвым телом.
Неожиданно Витольд вздохнул и открыл глаза.
И тут я перепугался по-настоящему. Никогда не подозревал, что способен испытать такой дикий ужас. Как будто из меня вынули все внутренности, все чувства, даже весь воздух, которым я дышу, и все это заменили на страх. Меня отбросило от Витольда к стене незримой волной, я стукнулся лопатками и позвоночником и громко сказал:
— Хек!
А потом опять начал дышать, и с каждым новым вздохом страх потихоньку уходил из меня.
Витольд пошевелился, уселся в кровати, прислонившись спиной к стене, и поправил куртку.
— Ох, — проговорил я. — Простите.
Он молча смотрел на меня.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я.
— А что случилось? — хрипло проговорил Витольд.
— У вас такой вид, будто вы впали в летаргию и вас только что вытащили из гроба, — объяснил я.
— Отчасти так и есть. — Витольд попытался встать, но снова рухнул на кровать.
— Вы ранены? — продолжал я допытываться. — Он напал на вас?
— Он? — не понял Витольд.
— Фольд.
— Фольд? — Витольд задумался, потом бледно улыбнулся. — Вовсе нет. Я просто… устал. Заснул. — Он покачал головой. — Наверное, даже не заснул, а потерял сознание. Со мной такого раньше не случалось.
— Знаете что? — сказал я. — Вы сейчас переодевайтесь в ночное и ложитесь в постель. Заприте дверь и откройте окно. Вам в самом деле пора отдохнуть.
Витольд глядел на меня так, словно я был стеной или дверным косяком. Потом кивнул.
Я вышел, притворив за собой дверь. Почему-то при всей этой сцене я ощущал себя сильным и милосердным. Кем-то вроде Александра Македонского с репродукции картины «Милосердие Александра Македонского» — где великий завоеватель отпускает на свободу плененную им жену Дария и всех его детей. В гимназические мои годы я не находил в этом сюжете ничего занимательного. Для чего, в самом деле, Александру Македонскому какая-то жена Дария? Она ведь старая. А дети? Охота ему таскать с собой в походе каких-то чужих сопливых детей, да еще персиянышей! Они ведь и по-македонски-то не разговаривают, а возни с ними выше крыши. Но сегодня я впервые увидел эту картину в ее истинном свете. Как прекрасно являть милосердие, когда оно тебе ровным счетом ничего не стоит! Как это, черт побери, поднимает настроение!
Я решил следить за тем, чтобы фольд не вторгался к Витольду и не тревожил его отдыха. Поэтому отправился на поиски инопланетянина и скоро обрел его в маленькой гостиной, на той самой софе, где несколько дней назад сидела Софья Думенская. Фольд расхаживал по софе, высоко задирая ноги при каждом шаге. Его, очевидно, забавляло, что софа пружинила. Завидев меня, он застыл с поднятой ногой, весь перекошенный, и настороженно прищурился.
Я махнул ему рукой, чтобы он продолжал, и уселся в кресло. Тетрадь я положил на колени. Фольд успокоенно кивнул мне в ответ и возобновил свое занятие. Я раскрыл тетрадь, но снова погрузиться в чтение мне никак не удалось: фольд постоянно маячил у меня перед глазами и отвлекал. Я следил за ним, не отрываясь, завороженный его странной грацией, его отталкивающе-притягательным уродством и каждое мгновение ожидая от него какой-нибудь дикой выходки.
Так прошел, наверное, час. Фольду надоела софа, он перешел на пол, потом на кресло, затем — на подоконник. Иногда он разражался длинной, звонкой руладой, которая напоминала мне стрекотание множества кузнечиков. Неожиданно я сообразил, что вызываю у него симпатию. Не могу точно сказать, каким образом я определил это, но смею заверить, что не ошибался. Между нами как будто протянулась дружеская нить, если можно так выразиться. Возможно, фольды обладают слабо выраженной способностью к внушению. Во всяком случае, его общество мне стало почти приятным.
Время от времени я ловил его взгляд и улыбался, а он отзывался коротким цокающим звуком, который я переводил как нечто аналогичное нашему «привет».