А Кармезина поджала губы и сказала, что у нее совершенно пропал аппетит, но она не желает выходить из-за стола и завершать трапезу прежде, чем объявит о том ее матушка.
Некоторое время все вкушали пищу молча, но под самый конец обеда Тирант обратился к императрице:
— Прошу милости вашего величества.
— Кажется, благородный рыцарь в последнее время только и делает, что просит о милости, — прошептала Кармезина.
Императрица этого не расслышала и кивнула Тиранту:
— Говорите.
— Я хотел бы задать вам один вопрос, моя госпожа.
— Что ж, задавайте, и, если моего слабого ума на то достанет, я вам отвечу.
— Скажите же мне в таком случае, если рыцарю суждено погибнуть, то какая смерть для него предпочтительнее — позорная или славная?
— Пресвятая Дева и все двенадцать угодников! — вскричала императрица. — О чем вы тут со мной толкуете? Разумеется, славная смерть всегда предпочтительней. Взять хотя бы древних римлян. Деяния великих мужей нам известны и служат для нас источником воодушевления и примера, поступки же подлых навсегда канули в забвение.
Во время этого диалога Кармезина пристально смотрела на Тиранта, но не произносила ни слова.
Едва императрица закончила говорить, как Тирант хватил кулаком по столу и сквозь зубы выговорил:
— Что ж, значит, так тому и быть!..
После этого он поднялся и направился к выходу. Многие из бывших в зале провожали его глазами, но никто не попытался его остановить.
Слышали, как он сбегает вниз по лестнице, затем донесся короткий отрывистый вскрик, как будто кого-то толкнули или обругали, и все стихло.
Император же, когда супруга пересказала ему эту странную сцену, заметил:
— У меня появилось опасение, что этот рыцарь либо влюблен, либо раскаивается в том, что прибыл к нам на помощь. Что ж, ничего удивительного: ему здесь одиноко. Он оторван от своей родины, от своих друзей и родных. А может быть, он просто обеспокоен могуществом наших врагов. Это можно понять… Я попробую выяснить, что же происходит с севастократором, а вы не задавайте ему никаких вопросов и постарайтесь пресечь все разговоры на этот счет.
И император приступил к исполнению своего намерения. Для того чтобы встретить Диафеба, ему не пришлось прикладывать много усилий: веселый молодой человек сам попался ему на пути. От Диафеба несло конским потом, от быстрой скачки он весь разрумянился, а к его сапогам прилипли кусочки грязи и навоза.
— Ваше величество! — вскричал Диафеб, низко кланяясь и широко улыбаясь.
— Подойдите ко мне, Диафеб Мунтальский, — приказал император.
Диафеб замер на месте и переступил с ноги на ногу. Затем нерешительно спросил:
— Вы непременно этого желаете?
— Да, сеньор рыцарь, я желаю этого непременно.
Но Диафеб все медлил:
— Вы уверены, ваше величество?
— Проклятье, за всю мою жизнь я ни в чем не был так уверен! — зарычал император. — Отчего сегодня все взялись мне перечить?
— Хорошо.
И Диафеб приблизился.
— Впрочем, я никак не предполагал перечить вашему величеству, — добавил он, — но лишь пытался бороться с несправедливостью.
— С несправедливостью? — недоверчиво переспросил император.
— Да, как есть я христианский рыцарь, то первейшая моя задача — бороться с неправдами этого мира, а одна из этих неправд заключается в том, что я буду обонять запах благовоний, исходящий от вашего величества, в то время как ваше величество, источник нашего процветания, вынужден будет обонять запах конского навоза…
— Это не самая большая неправда в моем государстве, — сказал император, поневоле улыбаясь. — Однако то, о чем я хотел вас спросить, требует разговора вполголоса, а подобный разговор возможен лишь на близком расстоянии. Вот чем объясняется мой приказ подойти поближе.
— Теперь, когда весь я обращен в слух, ваше величество может задавать любые вопросы, даже непристойные.
— Скажите-ка, ведь вы — близкий друг и родич Тиранта, не так ли?
— Это точно. — И Диафеб подбоченился. — Между нами многие находят сходство, и, более того, имеются такие дамы, которые считают, что я красивее.
Император отмахнулся:
— Скажите-ка мне вот еще что. Отчего севастократор так печален?
— Печален? — Диафеб даже присел от изумления и развел руками. — Нет, ваше величество, наш севастократор вовсе не опечален. Напротив, никогда еще я не видывал его таким довольным и бодрым. Наконец-то он нашел достойное дело. В былые времена все подвиги, что ему предлагались, были подобны тому, как если бы великана попросили переломить пальцами тонкую веточку… Кстати, Тирант одолел великана, вы слыхали об этом?
— Нет, — нетерпеливо произнес император, всей душой желая лишь одного: чтобы Диафеб поскорее вернулся к интересующей его теме.
— Странно, потому что этот великан явно происходил из Византии и носил греческое имя. Его звали Кириеэлейсон, что в переводе на чистую латынь означает «Господибожемой».
— Удивительно, — высказался император. — Как по-разному звучит это слово!
— Это оттого, что вследствие вавилонского смешения наречий языки сильно разнятся между собою, — охотно согласился Диафеб. — Не только восточные отличаются от западных, но и западные разделены на «си», «ок» и «ойль», и только слово «Амор» на всех языках произносится одинаково, поскольку в нем заключено изначальное единство всех языков. Но так было только между грехопадением прародителей Адама и Евы и строительством Вавилонской башни, а потом все изменилось.
— Итак, вы не замечали за севастократором никаких странностей, и настроение у него вовсе не грустное?
— Нет же, клянусь теми кишками, которые содержат съеденный мною обед! — с горячностью воскликнул Диафеб. — Севастократор готовит для войск новые знамена, которые должны лучше воодушевить наших солдат и привести их к победе.
— Ваши слова меня весьма обрадовали, — сказал император.
Когда Диафеб вошел в одну из комнат, занимаемых его кузеном, то остановился, изумленный, ибо повсюду были разбросаны вещи, и они валялись в полном беспорядке и небрежении, и Тирант даже наступал на них ногами.
— Помилуй Бог, дорогой кузен, что это такое вы делаете? — закричал Диафеб. — Почему вы повыбрасывали из сундуков все то, что хранилось столь бережно? Зачем вы топчете свои любимые штаны, и тонкие рубахи, и роскошные сюрко, и расшитые плащи? Ведь до сих пор все эти вещи служили вам верой и правдой и еще послужат, если сейчас вы их не уничтожите.
— Что? — переспросил Тирант.
Диафеб осторожно, чтобы не раздавить какую-нибудь жемчужину, приблизился к нему: