— Вы довольно смелы в выражениях! — сказала девица.
— А что еще мне остается? — Тирант с деланной печалью пожал плечами. — Я самый неудачливый рыцарь из всех рожденных женщиной! В поединке с лучшим из противников мне было отказано — Диафеб Мунтальский уклонился от боя со мной и сделал это не из трусости, а из обидной вежливости. Моя госпожа не позволяет мне заглянуть к ней под юбки и только смеется надо мной. Вот и получается, что из мужского и рыцарского сословия я перехожу в третье — монашеское; и вся моя сила теперь только в словах.
— Моя госпожа хочет, чтобы вы помыли руки, — сказала девица. — Потому что она видела, как вы кушали мясо и обмакивали его в красный соус с пряностями, а ведь на принцессе очень богатое платье.
— Клянусь купелью, в которую я вошел новорожденным язычником и из которой вышел христианином! — воскликнул Тирант. — Да ведь платье на принцессе красное, так что не будет ей большого ущерба от моих рук в красном соусе!
— Ах! — вскричала девица, делая вид, будто теряет сознание. Она падала так ловко, что всю воду из кувшина выплеснула прямо на штаны Тиранта.
Увидев, что произошло, девица изобразила настоящий ужас и стала причитать:
— Боже, помоги мне! Что я натворила! Ваши прекрасные штаны, севастократор! Они теперь совершенно мокры, как если бы вы, простите мою дерзость, внезапно обмочились!
— Ужасно, — подтвердил Тирант, поднимаясь из-за стола и стоя в луже воды.
— А какие у вас интересные штаны, — продолжала девица, постепенно оправляясь от испуга. — Это теперь во Франции такая мода — чтобы одна штанина была расшита, а другая нет? Или в какой-то другой стране?
— Это моя личная мода, — сказал Тирант. — Да, жаль, что теперь они вымокли, мои прекрасные штаны, но ничего не поделаешь. Если принцесса хочет танцевать со мной, придется ей делать это с мокроштанным кавалером, потому что я переменять их не намерен. Побеждал я на суше, победил и на море, так стоит ли бояться простой пресной воды?
И остаток вечера он танцевал с принцессой, которой пришлось смириться с тем, как выглядит ее кавалер.
Она прошептала ему на ухо:
— Мне-то вы можете рассказать, для чего оделись так причудливо?
— Конечно, — ответил он так же тихо. — Помните, как я просунул ногу между ваших бедер?
Она чуть покраснела, но при свете факелов это не бросалось в глаза.
— Скоро случится нечто такое, после чего вы сможете расшить обе штанины…
От этих слов у Тиранта закружилась голова, и он едва сумел закончить танец.
Поздно ночью в покои Тиранта проникли две тени, в ночных одеяниях, но закутанные в плащи. Одна тень сказала другой:
— Я ведь говорила вам, что он еще не спит.
Тирант сел в постели и произнес:
— Да, не сплю. Садитесь сюда, любезные дамы, и потолкуйте со мной о чем-нибудь веселом, потому что мне сегодня очень грустно.
— Положим, дама здесь только одна, — раздался голос Диафеба.
Вместе с Эстефанией, смеясь, они запрыгнули в огромную кровать севастократора. Тирант уселся, подтянув колени к подбородку, а его кузен с подругой принялись обниматься, тискать друг друга, целоваться и хохотать.
Наконец Тирант сказал:
— Разве вы не можете заниматься такими делами не в моей постели?
Эстефания на миг оторвалась от Диафеба и с сияющим лицом уставилась на Тиранта:
— А чем плоха ваша постель? В памятную веселую ночь в Малвеи мы, помнится, делили кровать на четверых, а та кровать была поменьше этой.
— Мне грустно, — сказал Тирант, хватая Диафеба за руку.
— Кто же виноват в том, что вам грустно? — осведомился Диафеб. Его кудри благоухали так сильно, что Тирант вдруг чихнул. — Уж во всяком случае, не я! Я-то сделал все, чтобы вы повеселились на славу!
— И я тоже, — добавила Эстефания, хотя никаких заслуг, кроме падения в обморок, за нею во время последнего турнира не числилось.
Тирант глубоко вздохнул:
— Принцесса насмехается надо мной. И я начинаю думать, что кто-то оклеветал меня перед нею.
— Вы самый странный человек из всех, кто был крещен водой и Духом, — сказал Диафеб. — С чего бы она стала над вами насмехаться? И как кто-то мог оклеветать вас? Да вы безупречный рыцарь, с головы до ног, и если кто-нибудь захотел бы вас очернить, ему пришлось бы сочинять нечто неправдоподобное.
— Греки очень горды, — отозвался Тирант. — Для них ничего не значат наши титулы, которые мы привезли из Бретани. В Византии я считаюсь севастократором лишь по милости государя, а земель в этой стране у меня нет. Поэтому любой клеветник из числа здешних с легкостью выставит меня голодранцем, которому от женщины только одно и нужно — ее приданое.
Диафеб понял, что обвинения, которыми осыпал Тиранта покойный герцог Роберт Македонский, оказались более живучи, нежели сам герцог Македонский, и сильно разъели душу Тиранта своим жгучим ядом.
— Вы полагаете, принцесса может поверить такой глупости? — спросил Диафеб. — Она совершенна, как феникс.
— Да, и еще она глупа и легковерна, как все женщины, — с горечью прибавил Тирант.
Эстефания тотчас наградила его тумаком:
— Попридержите-ка язык, братец! Слишком вы стали язвительны.
— Это от несчастливой любви, — Тирант снова вздохнул. — Сегодня она повелела облить меня водой, чтобы посмотреть, не избавлюсь ли я от штанов, которые мне дороги не из-за драгоценных камней, а как память о счастливом мгновении. Она даже посулила мне нечто, но вот настала ночь — и дверь в ее спальню заперта, и ни одной весточки от принцессы я так и не получил.
— Я кое-что могу для вас устроить, — произнесла Эстефания, — но при одном условии.
— Я отдам вам все, даже мою кровь, — сказал Тирант. — Говорите.
— Вы должны испросить у императора разрешение на нашу свадьбу, — выговорила Эстефания. — Вот мое условие!
— Клянусь, что сделаю это, — обещал Тирант. — Теперь говорите, какое я получу от вас вознаграждение.
Эстефания обхватила его за шею, крепко притянула к себе и зашептала ему на ухо. Диафеб сидел рядом и таинственно улыбался, хотя в свой план Эстефания его не посвящала и он понятия не имел, о чем они с Тирантом шепчутся.
Под конец Эстефания взяла Тиранта за руку:
— И еще поклянитесь, что во всем будете меня слушаться.
— Клянусь, — сказал он, счастливый и покорный, как ребенок.
— И не станете сопротивляться.
— Клянусь.
— И сделаете все, как я скажу, не задавая вопросов.
— Клянусь.
— И я не буду вынуждена краснеть за моего названого братца, ведь в противном случае мне придется наложить на себя руки!