Нас впустила Жаклин, которая, к моему удивлению, пылко меня обняла и в крайнем возбуждении потащила в гостиную, оставив Баджи стоять в дверях, как последнего дурака. Телохранитель, проскользнув в комнату, деликатно устроился на диване и взял в руки иллюстрированный журнал.
— Ты сейчас увидишь, лапочка, что мы раскопали! — воскликнула математичка, жестом показав, чтобы я садился рядом с Софи.
Значит, и она перешла со мной на «ты», да еще стала называть «лапочкой»! Я не мог опомниться от удивления. Но предпочел не думать, о чем могли говорить две подруги до нашего прихода, и разместился на полу, высвободив себе местечко в этом кавардаке. Конечно же мне не терпелось узнать об их открытиях.
— Это потрясающе! — подтвердила Софи, которая даже не взглянула на меня, почти уткнувшись носом в какую-то огромную книгу.
— Ну так рассказывайте! — взмолился я.
— О'кей. Предупреждаю, это расползается в разные стороны, мы пока еще не свели воедино все концы…
— Сам увидишь, с ума сойти! — вставила Софи.
Обе были совершенно невыносимы, и я подозревал, что они сговорились вывести меня из себя…
— Так расскажите же!
— О'кей. С тысяча триста девятого года, прежде чем перебраться на Мальту, госпитальеры обосновались на Родосе, после того как захватили остров у Византии. Ты следишь за ходом моих рассуждений?
— Еще бы!
— Орден получил во владение остров стратегического значения как с военной, так и с коммерческой точки зрения. Пользуясь этой благоприятнейшей конъюнктурой, банкиры из Флоренции, Монпелье и Нарбонна устремились на остров с целью взять под контроль рынок пряностей и тканей.
— О'кей. И что же?
— Все шло хорошо вплоть до конца пятнадцатого века, когда Восток вновь начинает просыпаться. Уже в тысяча четыреста сорок четвертом году султан Египта осадил остров, а в тысяча четыреста восьмидесятом это сделал Магомет II Константинопольский. И тогда орден решил, что разумнее будет переправить в другое место часть своих богатств. Корабль с госпитальерами на борту выходит в море вслед за флорентийскими банкирами, которые возвращаются домой. Так наши рыцари оказались во флорентийском госпитале. Самое ценное достояние ордена будет храниться здесь до тех пор, пока рыцари не обретут, новое пристанище на Мальте. Ну, а кто находится во Флоренции в тысяча четыреста восьмидесятом году?
— Леонардо да Винчи! — воскликнула Жаклин.
— По мнению твоего отца, — продолжала Софи, — художник несколько раз посетил флорентийскую резиденцию ордена госпитальеров и обнаружил там бесценную реликвию. Йорденский камень.
— К тому времени, — нетерпеливо подхватила Жаклин, — Леонардо уже давно страстно увлекался естественными науками, геометрией, техникой и даже криптографией! Например, он не жалеет времени, чтобы писать справа налево, как в зеркальном отражении…
— Знаю! — прервал я. — Отец в своих записях делал то же самое!
— Вот именно. Между тем в «Кодексе Тривульциано» Леонардо говорит об увиденном во Флоренции предмете, который будто бы содержит в себе некий тайный код. И добавляет, что расшифровал его и так этим гордится, что хочет воспроизвести. Дополнительных разъяснений он не дает, но тут на помощь нам приходит рукопись Дюрера!
— Немецкий художник, — продолжила Софи, — утверждает, что Леонардо поведал ему о своих планах. С целью доказать потомству, что код Камня раскрыт, он решил воспроизвести его в усложненном виде.
— В «Джоконде»?
— Да. Ему понадобилось двадцать пять лет для того, чтобы разработать эту методику! Двадцать пять лет, ты только представь!
— Непостижимо! В целом это все означает, что «Джоконда» является субститутом Йорденского камня?
— Именно. Леонардо воспроизвел в «Джоконде» скрытый в реликвии код. Вот почему твой отец сосредоточился на изучении работ да Винчи. Он ведь знал, что не сможет получить Камень, который находится в руках «Бильдерберга».
— Короче говоря, — резюмировал я, — если удается открыть код в «Джоконде», можно обойтись без Камня. Теперь нам не хватает только зашифрованного текста…
— Absolutely, my dear! [56]
— Угу, но раздобыть этот чертов текст будет нелегко, — предостерег я. — Не уверен, что типы из «Акта Фидеи» согласятся одолжить его нам!
— Посмотрим.
— Ладно. А каким образом спрятан код в «Джоконде»? — требовательно спросил я.
— Мы пока движемся ощупью, — призналась Жаклин. — Но зацепка у нас есть. Тебе что-нибудь известно о стеганографии?
— Хм, нет. Стенография с добавлением лишнего слога?
— Очень остроумно! — парировала Жаклин. — Нет, это такой способ шифровки, при котором одно послание скрыто в другом, быть может, даже внутри какого-нибудь изображения. Вместо шифра, который бросается в глаза, используется код, скрытый внутри внешне безобидной картинки. Сейчас, с наступлением эры информатики, этот прием встречается часто: нет ничего проще, чем спрятать код внутри компьютерного изображения, поскольку оно само оцифровано и также является кодом.
— Вспомни фотографию, которую Сфинкс попросил нас опубликовать в «Либерасьон». Вполне возможно, что это и есть стеганография!
— Чтобы спрятать послание в информационном кадре, достаточно, к примеру, изменить несколько элементов изображения, каждый из которых имеет свой номер. Эти элементы заменяются другими, их оцифровка становится кодом для букв послания. Невооруженным глазом подмену обнаружить нельзя.
— Гениально! — согласился я.
— Так вот, — продолжала Софи, — есть предположение, что Леонардо использовал похожий способ. Говоря иными словами, его в какой-то мере можно считать отцом информативной стеганографии…
— После него, — добавила Жаклин, — другие художники стали забавляться тем, что скрывали какие-то вещи в своих полотнах. Один из самых знаменитых примеров — картина Ганса Гольбейна «Послы». Она была написана в тысяча пятьсот тридцать третьем году, то есть через четырнадцать лет после смерти Леонардо. В самом низу спрятан человеческий череп. Чтобы увидеть его, нужно смотреть на картину, скосив глаза, поскольку рисунок деформирован. Это принцип анаморфозы…
— Как в синемаскопе? Потрясающе! Так что же «Джоконда»?
— Ну, где-то в ней спрятан код. Похоже, недоступный невооруженному взгляду.
— Если верить твоему отцу, — пояснила Софи, — в «Джоконде» скрыты тридцать четыре знака. Ты помнишь? Он пометил эти места кружками.
Она показала мне обгоревшую копию «Джоконды». Действительно, я насчитал тридцать четыре пометы карандашом.
— А вы что-нибудь разглядели?
— Нет, — ответила Жаклин. — Мы не знаем, что именно надо искать. Возможно, крохотные буковки, но это меня удивило бы, ведь «Джоконду» рассматривали в лупу миллионы раз на протяжении нескольких веков, и если бы что-нибудь было написано, это увидели бы уже давно.