Я сделал несколько шагов по слабоосвещенной комнате. Это был огромный кабинет, отделанный с вызывающей роскошью. Стены обшиты темным деревом. Чудесный вощеный паркет. Слева — большой книжный шкаф, полный антикварных книг. Справа — элегантная витрина, комод и целая коллекция безделушек и картин на охотничьи темы. В центре комнаты возвышался великолепный черный стол в стиле Регентства, отделанный золочеными бронзовыми вставками, с множеством выдвижных ящиков. По обе стороны от него друг против друга стояли два мягких кресла.
На другом конце комнаты перед широким окном, держась очень прямо, спиной ко мне стоял человек с бокалом в руке и любовался своим садом. Его невозмутимость выглядела смешной. Словно отрепетированная мизансцена в великолепном спектакле. Театральная пьеса, в которую меня во что бы то ни стало хотели втянуть. И совершенно напрасно. Мне было лучше в зрительном зале.
Телохранитель закрыл за мной дверь.
— Садитесь, Виго.
Я узнал резкий и сухой голос министра.
Я не двинулся с места. Он повернулся, сделал несколько шагов и поставил бокал на стол. В свои семьдесят он сохранил выправку молодого офицера. Голый череп, пронзительные синие глаза, прямые морщины придавали ему суровости.
Казалось, его забавляло мое упрямство. Он сел в кресло напротив, опустил руки на подлокотники и с преувеличенной небрежностью положил ногу на ногу.
— Ну же, садитесь, прошу вас.
И тут я испытал к этому старику ненависть еще более яростную, чем мог себе представить. Инстинктивное, почти врожденное отвращение.
— Зачем вы меня сюда пригласили? — бросил я, не скрывая кипящего во мне презрения.
— Вы сами хотели меня видеть, Виго.
— Меня зовут не Виго.
Министр широко улыбнулся:
— Предпочитаете Il Lupo?
— Я ничего не предпочитаю.
— Садитесь же, — повторил он. — Вы хотели меня видеть, давайте поговорим!
— Я пришел не за разговорами. Я пришел посмотреть вам в лицо. Хотелось взглянуть вблизи на лицо такого человека, как вы.
— Ну и как? Я вам нравлюсь? — спросил он с издевкой.
Его высокомерие выводило меня из себя. Должно быть, укрывшись за своим непробиваемым самодовольством, он чувствовал себя недосягаемым. Но его насмешки уже не трогали меня. По сути, я получил то, за чем пришел. Воплощенный объект моего глубочайшего презрения.
— Каким вы меня находите? — повторил он вызывающе.
— Старым.
Я развернулся и направился к двери.
— Подождите, Виго! Виго! Раз уж вы пришли сюда, скажите хотя бы, чего вам надо…
Я не ответил и нажал на дверную ручку.
— Денег? Пытаетесь шантажировать меня?
Моя рука замерла. В эту секунду мне следовало уйти. Не вступать в эту игру и оставить его прозябать в его жалкой гордыне. Но это оказалось сильнее меня. Я обернулся:
— Шантажировать вас? Что вы себе вообразили, Фаркас? Что все покупается, даже молчание? Деньги? Деньги мне не нужны, господин министр, я получил гораздо больше. Правду.
Он снова рассмеялся:
— Правду? Да вы и десятой части всей правды не знаете, Виго!
Я вернулся на середину комнаты, оперся руками на спинку кресла и взглянул ему прямо в глаза:
— Отлично. Тогда я вас слушаю.
Он усмехнулся. Должно быть, думал, что одолел меня. Укротил.
— Прекрасно. Что вы желаете знать?
— По-моему, я знаю вполне достаточно.
— Куда уж вам…
— Так скажите, что еще мне следует знать.
Он выдержал паузу, отпил глоток коньяка, потом выпрямился в кресле.
— Самое важное, Виго, что вам необходимо усвоить, как бы трудно ни было с этим смириться: вы — один из первых добровольцев, пожелавших принять участие в Протоколе 88. И я позволю себе настаивать на слове «доброволец». Если бы ваши друзья-хакеры еще покопались в жестких дисках «Дермода», они бы, вероятно, наткнулись на копии многочисленных документов, которые вы подписали в то время, когда были… молодым и подававшим надежды солдатом.
— Я стал добровольцем, чтобы мне испоганили мозги?
— Ну же, не говорите глупостей. Ваш мозг не испорчен, Виго. Он стал намного совершеннее, чем мозги большинства ваших сограждан.
— Я стал добровольцем, чтобы мне стерли память? — продолжал я, словно не слыша его. — Чтобы меня под выдуманным именем спихнули подставным родителям?
— Да. Вы согласились на все возможные последствия Протокола 88, Виго. На все. Включая смерть. Кстати, за то, что вы все еще живы, вам следовало бы благодарить меня.
Теперь настал мой черед смеяться.
— Может, мне вам спасибо сказать?
Тогда он протянул руку к деревянной коробочке, стоявшей на столе, вынул сигару и протянул ее мне:
— Гавану?
— Нет.
— А мне вот говорили, что вы заядлый курильщик…
— Не пытайтесь вести себя как ни в чем не бывало, Фаркас. Если вам есть что мне сказать, говорите, а если нет, то у меня найдутся дела поважнее, чем терять время с таким, как вы.
— Вы слишком многого не знаете, Виго, чтобы о чем-то судить.
— Неужели? Ну так просветите меня.
Он обрезал кончик сигары и театральным жестом прикурил:
— Протокол был запущен в 1988 году. Вначале в намерения «Дермода», как и в мои, входило создать условия для подготовки нового поколения солдат, увеличив их способности. Мы набрали первую группу из двадцати добровольцев, десяти французов и десяти американцев, тщательно отобрав их среди лучших спецназовцев обеих стран. Вы тогда… из кожи вон лезли, чтобы попасть в эту группу.
По спине пробежала дрожь. Если все это правда, то я был не просто военным, а военным «особого назначения». Спецназовцем. Возможно, десантником. Меня тошнило при одной мысли об этом, но пока все выглядело правдоподобным. У Протокола 88 оказалось хотя бы одно преимущество: сегодняшнего меня безумно радовало, что я перестал быть военным.
— Уже первые тесты оказались исключительно убедительными, — продолжал министр. — У солдат повысилась острота зрения и слуха, они лучше ориентировались в пространстве, стали сверхвосприимчивы и тому подобное… Пока однажды не выяснилось, что у вас развилась эмпатия, которая делала вас не способными убивать. Не лучшее качество для идеальных солдат, как по-вашему?
Я не ответил. Безразличие, с которым он рассказывал мне эту историю, бесило меня.
— С этого и начались трудности. «Дермод» попытался обойти проблему.
— Как?
На короткий миг на его лице промелькнула неловкость, но слишком ненадолго, чтобы я в нее поверил.