Выдохнувшись, я рухнул на скамью. Прикрыл глаза, словно это могло перенести меня в другой мир, другую реальность. Голова раскалывалась от тысяч голосов. Я обливался потом. Открыл глаза и отер лоб. Передо мной, как материализовавшийся ответ на все мои страхи, торчал фасад гостиницы.
Лучшее убежище, о каком только можно мечтать. Гостиница «Новалис», две звезды, безвестная, почти не существующая, белая, холодная и укромная. Место, которого практически нет, как раз такое, как мне нужно. Чтобы не быть.
С самой катастрофы я так и не удосужился переодеться. Кровь и грязь вперемешку покрывали мою белую майку. Штаны порваны, руки изранены — я выглядел как бродяга, которого отметелила шайка хулиганов. Даже не знаю, как портье впустил меня в гостиницу в таком состоянии. Наверно, высшее начальство не предусмотрело для него возможности капризничать по поводу клиентов.
— У вас найдется свободный номер?
Весь в поту, я оглядывался вокруг, словно за мной гнались.
— На какой срок?
— Не знаю. На два-три дня.
— У вас нет багажа? — спросил он, явно не питая на мой счет никаких иллюзий.
— Нет.
— Тогда придется заплатить вперед, месье.
Я заплатил наличными за первую ночь. Вздохнув, он дал мне ключ.
— Номер сорок четыре, третий этаж.
И, не добавив ни слова, пропустил меня.
Спустя несколько часов он даже согласился за пятьдесят евро принести мне в номер бутылку виски и несколько пачек «кэмела».
Я валялся в постели, куря сигарету за сигаретой, в шоке, онемевший, наглотавшийся транквилизаторов. У таких, как я, под рукой всегда целая аптека. Если лечишься много лет, твои врачи уже сами забывают, что они тебе прописывали. По всему дому валяются рецепты, скапливаются упаковки лекарств: снотворных, нейролептиков, антидепрессантов… Перепробовав за пятнадцать лет уйму всего, всегда найдешь подходящую к случаю пилюлю. А если ты хоть немного склонен к риску, то не боишься смесей, щедро сдобренных алкоголем.
Я и сдабривал изо всех сил.
Прошло два дня, как я не выходил из комнаты. А может, и больше. Я потерял им счет. Пожелтевшими пальцами я выкурил четыре пачки сигарет. На меня волнами накатывали приступы тревоги, галлюцинации, провалы в памяти. Все стало только хуже, и мне было страшно. Попросту страшно. Ведь я знал.
Я дрожал всем телом. Словно крыса, я забился в духоту и темноту этого тесного номера. Такого заурядного, такого безликого, такого несуществующего! Все здесь было прямоугольным. Кровать, маленький телевизор, мебель… Это была не комната, а камера, клетка, больничная койка. Я бы завопил, если бы не боялся собственного голоса. Как и всех прочих. Тех, что звучали у меня в голове, или тех, что доносились снаружи, тех, что я слышал в обжигающей ночи, неразборчивые отголоски, поднимающиеся с улицы. Печальные голоса. Полные тягостного смятения фразы.
Все вокруг угнетало. Запах чистящих средств, кондиционированный воздух, вздувшаяся штукатурка, которая, казалось, медленно шевелится… Парижская гостиница, чьи белые стены плохо скрывали глубоко въевшуюся грязь, как будто стремилась полностью меня разрушить. Останься я там, этим бы все и кончилось.
Из первой ночи я смутно помню минуту просветления, когда паника отступила. Я глубоко вздохнул. Лежа на жестком матрасе, от которого ломило спину, я повернул затуманенную голову к ночному столику слева от меня. Там, рядом с бутылкой виски, лежали мои часы.
Мои старые кварцевые часы, которые всегда были со мной. Я даже не помню, откуда они у меня. Верные, они всегда при мне, на запястье. Это, возможно, одна из немногих моих личных вещей, и я больше всего ею дорожу. Кто-то даже говорил, что они чего-то стоят — это были часы «Гамильтон», модель «Пульсар», одна из первых электронных моделей с цифровой индикацией, выпущенная в самом начале 1970-х, — но для меня они обладали прежде всего сентиментальной ценностью, которую я сам с трудом мог объяснить. Ниточка, ведущая к моему прошлому. Но теперь она порвалась. Часы мигали на последнем издыхании. Стекло разбилось, когда я упал, отброшенный взрывной волной. После взрыва на циферблате время от времени вспыхивали одни и те же ярко-красные цифры.
88:88
Время, которое способны указывать все подобные часы и будильники в мире, но которого в действительности не существует. 88:88. Ничейная временная полоса, где я прозябал, ошеломленный, не доверяющий сам себе. Моя жизнь замерла там, в этой временной петле, которой никогда не касалась ни одна стрелка часов. И вот я здесь, растерянный, прикованный к слишком жесткому матрасу в гостиничном номере над Бульварами маршалов, [2] задыхающийся от страха и лекарств, зажатый медлительными секундами несуществующего времени.
Я улыбнулся. Значит, я существую вне времени. Эта мысль показалась мне забавной. Особенно забавной для шизофреника. Я отвернулся, оставив часы там, где они лежали. Закурив очередную сигарету, я задумался о последних странных днях, о пережитом недавнем безумии. Я чувствовал, как по лбу стекают капли пота. Но даже не пытался их вытереть. Похоже, августовская жара и страх объединились против меня. Битва была проиграна заранее.
Никогда еще моя паранойя не достигала столь критического уровня. Меня оглушили голоса, заполонившие мою голову, фразы, которые я не мог забыть, чувствуя, что они должны иметь какой-то глубокий, важный смысл. «Транскраниальные побеги, 88, это час второго Ангела. Сегодня ученики чародея в башне, завтра — наши отцы-убийцы во чреве, под 6,3». Я потерял счет времени, оно казалось мне ужасно долгим и в то же время неосязаемым, словно я навсегда застрял в бесконечных петлях моего 88:88. При малейшем шорохе, проникавшем в комнату, я касался ледяной поверхности чистого ужаса, самого корня страха, который ножом для колки льда пронзал мой позвоночник.
Наконец, вероятно, утром третьего дня, когда я, обессиленный, погрузился в некое подобие сна, меня внезапно разбудили три удара в дверь. Три оглушительных удара, от которых затряслись стены. Я так испугался, что сердце у меня замерло. Но тут же забилось снова. И сильнее, чем когда бы то ни было.
Я поспешно завернулся в белую простыню и зажмурился, скорчившись посреди матраса, покорно ожидая смерти.
— Месье? Эй! Месье!
Я открыл один глаз, узнав голос портье.
— Есть тут кто-нибудь?
Он постучал еще сильнее.
— Вы еще живы? Эй! Месье! Вы здесь?
Я сел на кровати, обливаясь потом.
— Месье, если вы не откроете, я буду вынужден открыть сам…
— Подождите! — закричал я в панике, высунув голову из-под простыни.
— Подождите! Я… Я спал. Я одеваюсь, сейчас выйду!