– Все это очень хорошо, Элси. Не возражаете, что я вас так называю – Элси? Такое чувство, будто знаю вас целую жизнь.
– Ну что вы! Конечно, Элси. – Она вскинула голову.
– Очень хорошо, мисс Батт. – Он взглянул на нее. – Очень хорошо, говорю я. Но муж, он не мог этого перенести, так ведь?
– Да, как-то он очень рассердился, – согласилась Элси. – Но если хотите знать, он был тогда болен. И вскоре, знаете, умер.
– Припоминаю, какая-то странная была причина, верно?
– Что-то японское это было… да, новая кисточка для бритья. Неужели они такие опасные? С тех пор мне все японское не по вкусу.
– «Английское – значит лучшее», – вот мой девиз, – нравоучительно произнес сержант О’Коннор. – И вы, кажется, говорили, что он поссорился с доктором?
Элси кивнула, наслаждаясь оживающими в ее памяти скандальными сценами.
– Ну и ругались они тогда, – сказала она. – По крайней мере, хозяин. А доктор Робертс был, как всегда, спокоен. Только все твердил: «Глупости!» и «Что вы себе вбили в голову?»
– Это, наверное, было дома?
– Да. Она послала за ним. А потом она и хозяин крупно поговорили, и в разгар ссоры явился доктор Робертс. Тут хозяин и обрушился на него.
– Что же именно он сказал?
– Конечно, считалось, что я ничего не слышу. Все это происходило в спальне у миссис. Ну, а я, раз что-то стряслось, взяла совок для мусора и принялась мести лестницу: надо же быть в курсе дела.
Сержант О’Коннор искренне одобрял такое решение, размышляя, какая удача, что к Элси обратились неофициально. На допросы сержанта О’Коннора из полиции она бы с добродетельной миной заявила, что ничегошеньки не слышала.
– Так вот, говорю, – продолжала Элси, – доктор Робертc, он вел себя тихо, а хозяин все время кричал.
– Что же он кричал? – снова спросил О’Коннор, подступая к самой сути.
– Оскорблял его всячески, – сказала Элси, явно смакуя воспоминания.
– Как, какими словами?
Да когда же эта девица скажет что-нибудь конкретное?
– Ну, я мало что разобрала, – призналась Элси. – Было много длинных слов: «непрофессиональный подход», «воспользовался» – и другие подобные вещи. Я слышала, как он говорил, что добьется, чтобы доктора Робертса вычеркнули из… из Медицинского реестра. [83] Что-то в этом роде.
– Правильно, – сказал О’Коннор. – Напишет жалобу в Медицинский совет.
– Да, вроде так он и говорил. А миссис продолжала кричать в истерике: «Вы никогда обо мне не заботились. Вы пренебрегли мной. И оставьте меня в покое!» И я слышала, как она говорила, что доктор Робертс – ее добрый ангел. А потом доктор с хозяином прошли в туалетную комнату и закрыли дверь в спальню. И я слышала, он прямо сказал: «Любезный мой, неужели вы не отдаете себе отчета в том, что ваша жена – истеричка? Она не понимает, что говорит. Сказать по правде, это трудный и тяжелый случай, и я бы давно бросил им заниматься, если бы не считал, что это про… про… – ну такое длинное слово, – противоречит моему долгу». Вот что он сказал. Еще говорил он, что нельзя переходить границы, да еще что-то, что должно быть между доктором и больным. Так он немного успокоил хозяина, а потом и говорит: «Знаете, вы опоздаете на работу. Идите лучше. И обдумайте все спокойно. Мне кажется, вы поймете, что вся эта история – ваше заблуждение. А я помою тут руки, перед тем как идти на следующий вызов. Обдумайте все это, старина. Уверяю вас, виной всему – расстроенное воображение вашей жены». Ну а хозяин в ответ: «Не знаю, что и думать». И вышел. И, конечно, я тут вовсю подметала, но он даже не обратил на меня внимания. Я вспоминала потом, что выглядел он плохо. Доктор же довольно весело насвистывал и мыл руки в туалетной комнате, куда проведена и горячая и холодная вода. Вскоре он вышел, саквояж в руках, поговорил со мной любезно и весело, как всегда, и спустился вниз, довольно бодрый и оживленный. Так что, выходит, за ним наверняка греха нет. Это все она.
– А потом Краддок заболел сибирской язвой?
– Да я думаю, она у него уже была. Хозяйка ухаживала за ним очень, но он умер. На похоронах были такие восхитительные венки.
– А потом? Доктор Робертс приходил потом в дом?
– Нет, не приходил. Ну и любопытный! Что это вы так на него? Я вам говорю, ничего не было. Если бы было, он бы на ней женился, когда хозяин умер, ведь верно? А он так и не женился. Не такой дурак. Он ее хорошо раскусил. Она, бывало, звонит ему, только все никак не заставала. А потом она продала дом, нас уволила, а сама уехала за границу, в Египет.
– И вы за все это время не видели доктора Робертса?
– Нет. Она – да, потому что она ходила делать эту, – как это называется? – дезактивацию, что ли… ну, против брюшного тифа. [84] Она вернулась, у нее потом вся рука разболелась от этого. Если хотите знать, он тогда и дал ей ясно понять, что ничего не выйдет. Она ему больше не звонила и уехала очень веселая, накупила кучу платьев, и все светлых тонов, хотя была середина зимы, но она сказала, что там жара и все время будет светить солнце.
– Правильно, – подтвердил сержант О’Коннор. – Я слышал, там иногда бывает очень жарко. Она ведь и умерла там. Я думаю, вам и об этом известно?
– Нет. Неужели? Вот не знала. Надо же представить такое! Ей, может быть, было хуже, чем я думала, бедняжечка! – сказала Элси и со вздохом добавила: – Интересно, куда подевались эти ее восхитительные наряды? Там они все чернокожие, им эти платья ни к чему.
– Я понимаю, что вы нашли бы им применение, – сказал сержант О’Коннор.
– Нахал! – возмутилась Элси.
– Что ж, вам больше не придется терпеть моего нахальства, – сказал сержант О’Коннор. – Фирма посылает меня по делам.
– И далеко отправляетесь?
– Наверно, за границу, – сказал сержант.
Элси скисла.
И хотя она не знала известного стихотворения лорда Байрона [85] «Я не любил газели милой…», оно очень точно отражало в данный момент ее настроение. Она подумала: «Смешно, по-настоящему привлекательные мужчины всегда готовы сбежать в любую минуту. Хорошо, что у меня есть Фред».