Члены лиги устроили в честь иностранного гостя выступление импровизированного хора в дворике скита. Пение оказалось неожиданно красивым.
Естественно, Джакомо поспешил познакомить с Гельмутом и Яирама. Ближе к вечеру оба — юноша и его наставник — отправились туда, где Яирам играл на пианино в составе небольшого ансамбля: электрогитара, кларнет и ударник. Все исполнители были однокурсниками. Танцевальный зал пустовал, и четверо молодых музыкантов-любителей разучивали какие-то современные джазовые партии. Но задача была отнюдь не из простых и явно превосходила амбиции музыкантов, которым предстояло играть танцевальную музыку в субботу и воскресенье для студенческого кружка, — разумеется, безвозмездно. Яирам на этот раз согласился, так как ему доставляло удовольствие выступать вместе с друзьями. Но он наотрез отказывался играть в ансамбле постоянно.
Пока Гельмут молчаливо внимал музыке, Джакомо обменялся с Яирамом несколькими саркастическими репликами по поводу наспех собранного оркестрика. Потом все трое отправились ужинать в тратторию в центре города. Джакомо старался, наверное даже слишком, создать дружеский треугольник. Но, вопреки ожиданиям, результат получился обратный. Укрывшись за стеной формальной вежливости, Гельмут и Яирам не сделали ни одного жеста, не произнесли ни единого слова, чтобы развеять сдержанность, за которой таилась неприязнь, если не враждебность. Так и тянулся этот бесконечный ужин. Даже вино, в изобилии предложенное Джакомо, не сняло неловкость. Иногда Гельмут и Яирам встречались взглядами, но тотчас отводили глаза.
В конце ужина, после долгого гнетущего молчания, Гельмут неожиданно обратился к Яираму с вопросом:
— Синьор Винчипане, вы знаете арабский язык?
Застигнутый врасплох, юноша ответил, покраснев:
— Немного читаю и пишу.
Джакомо поразили эти две фразы еще и потому, что далее разговор не получил никакого развития.
Позднее, когда Яирам ушел, Джакомо не мог не задать вопрос, мучивший его:
— Почему тебе не нравится Яирам?
— Он твой друг, но это не значит, что он должен быть и моим, — ответил Гельмут. Потом с улыбкой добавил: — У меня впечатление, будто он хотел спрятать свою душу в раковине.
— То же впечатление произвел на меня и ты.
— Но раковины могут быть и пустыми, — сказал Гельмут, задумавшись, словно обращаясь к самому себе. Потом снова улыбнулся: — Возможно, он просто ревнует. Хочет быть твоим единственным другом. Зная тебя, не удивляюсь этому.
Вечер был теплый. Ветер доносил с холмов первые весенние запахи.
— Яирам… Яирам… — повторил Гельмут, словно обдумывая что-то. — Очень древнее имя. Христиане давали его неверующим, мусульманам, которые шли к ним в услужение. Однако пора домой, завтра рано утром мне надо ехать.
— Кто же так рано ложится спать?!
Утром — Гельмут уже уехал — старый Ансельмо, всегда крайне немногословный, появился в столовой, где завтракал Джакомо.
— Простите за беспокойство, молодой хозяин, — произнес он, обозначив свое присутствие легким покашливанием.
— Что случилось?
— Пропал один из кубков семнадцатого века.
Джакомо отпил кофе и спросил:
— Вы уверены? Когда пропал?
— Вчера после обеда все четыре были в горке. Знаю точно, потому что привык видеть их там каждый день.
Джакомо внимательно посмотрел на слугу сквозь стекло фужера:
— И что вы думаете?
Ансельмо пожал плечами:
— Если б это был вор, он унес бы все. Позволю себе напомнить — они из чистого золота.
Образ Гельмута тотчас возник в мозгу Джакомо, пока старик говорил, что с тех пор, как он служит в этом доме, здесь никогда не пропадало ничего, ни единой булавки.
— Посмотрим, — сказал молодой человек, отпуская слугу. И только тут заметил, что в окна хлещет дождь.
Монотонный и непрестанный, дождь лил до самого вечера. К этому времени старая остерия на виа Унионе (улица с дурной славой оттого, что некогда здесь было много борделей) всегда заполнялась посетителями, а уж в дождливую погоду тут становилось совсем тесно.
Кроме пожилых людей и завсегдатаев, в последнее время в остерию часто стала заглядывать и молодежь, так что тут собиралась самая разнородная публика, состоявшая в основном из пьяниц и картежников. В помещении вечно стоял густой табачный дым, накрывавший столики, словно туман, а освещение было совсем слабым, как при светомаскировке.
В глубине комнаты, в углу за небольшим столиком, сидел Гельмут. Поднятый воротник пальто и низко сдвинутая на лоб шляпа скрывали его лицо. Он то постукивал пальцами по столу, то сжимал бокал или бутылку вина и неотрывно смотрел на грязную входную дверь из матового стекла, с явным нетерпением ожидая кого-то.
Но кого?
Вдруг, словно от порыва ветра, дверь распахнулась и в узком проеме появилась высокая фигура. Черный силуэт ее на мгновение замер в сполохе сверкнувшей молнии (все игроки и выпивохи, казалось, тоже замерли в этот миг), а затем посетитель направился в другой конец остерии к столику Гельмута.
Он был в длинном, до пола, черном одеянии, которое могло быть плащом или же монашеской рясой. Шею окутывал толстый шарф, закрывавший пол-лица, а капюшон на голове, тоже черный, прятал от любопытных взглядов остальное. Черты незнакомца разглядеть было невозможно, однако ярко выделялись глаза — живые и красные, словно раскаленные угли.
Странный человек сел напротив Гельмута и длинным узловатым пальцем опустил шарф. Его улыбка выражала презрение и сознание превосходства над другими. Бесцветный взгляд Гельмута и огненный взгляд человека в капюшоне схлестнулись, словно лезвия, готовые к бою, и если в первом читалась ненависть, то во втором — сарказм и насмешка.
— Вижу, тебе понравился этот город, — сказал человек в капюшоне. Голос у него был низкий, глухой и доносился словно из-под земли. — Уже второй раз встречаемся здесь.
— Последний раз — два года назад, — сухо ответил Гельмут. — Ну давай, быстро.
— Все еще надеешься выиграть?
Вместо ответа Гельмут достал толстую колоду — старинные карты Таро — и положил на середину стола.
От приглушенного смеха человек в капюшоне даже затрясся.
— Со мной крапленые карты не пройдут. Ты хорошо знаешь, что никогда не обыграешь меня, но мне нравится вот это упрямство: необычно для человека твоего положения.
— Сдавай.
Прикрыв пылающие глаза, человек в капюшоне еле слышным голосом начал молитву: «Аклахаир, гений игры и четвертого часа, уверенно води моей рукой».
Словно отвечая ему, прозвучал чудовищный раскат грома, от которого задрожали двери.
Человек в капюшоне приоткрыл глаза и протянул руку. Он взял карту, посмотрел на нее и положил перед собой лицом вверх. Это был младший из арканов Таро. [7] Рыцарь-меченосец.