— И понятно. Он ведь у меня. Витали не захотел оставить его церкви. Именно этот псалом маэстро считал проклятым. Да он и сам был проклят! — Старик раскрыл шкаф, провел рукой по нотам и достал старинную рукопись. — Вот он, «Двенадцатый псалом», или «Двойная смерть». Прочтите… прочтите слова. Потрясающая исповедь, признание великого грешника. Музыка лишь аккомпанемент для этих строк.

Старик протянул Эдварду рукопись, сел за орган и заиграл.

Эдвард отошел к окну, благоговейно держа в руках коричневые от времени, сухие страницы: «Я повернулся к Господу спиной. Лежит греха дорога предо мной…» Случайно взгляд его упал поверх нот, на улицу.

Эдвард замер. Девушка в светлом платье медленно шла по тротуару. Это была Лючия. Она подняла голову, посмотрела прямо на окно, за которым стоял Эдвард, и остановилась.

— Извините. — Эдвард положил рукопись на подоконник. — Я должен уйти.

— Кто-то ждет вас?

— Да, но если позволите, я вернусь. Мне еще нужно кое-что понять.

И он опрометью бросился за Лючией. На прежнем месте ее не было. Эдвард кинулся в ту сторону, где, как ему показалось, мелькнуло светлое платье. Музыка Витали звучала в его голове.

За углом он увидел Лючию. Девушка двигалась необыкновенно легко. Иногда казалось, что ноги ее не касаются земли. Светлое платье то исчезало под темной аркой, то возникало в глубине переулка. В какой-то момент Эдвард решил, что нагнал Лючию, но это всего лишь бесплотная тень мелькнула у подъезда.

Так он блуждал какое-то время по старому городу, заглядывая в подворотни и проулки. Наконец светлое платье Лючии мелькнуло возле узкой калитки в ограде какого-то здания. Эдвард кинулся за девушкой, быстро пересек двор, взбежал на крыльцо и оказался в помещении, где был несколько дней назад на спиритическом сеансе. В темном зале гулял сквозняк. Под потолком возились летучие мыши. Повсюду были видны следы запустения. Вдруг он услышал, как где-то в глубине скрипнула дверь. Эдвард выскочил на деревянную винтовую лестницу и через секунду оказался в мастерской Пазелли. Он прокладывал себе дорогу, расшвыривая манекены в костюмах разных эпох. В мастерской, кроме него, несомненно кто-то находился. Опять скрипнули ступени деревянной лестницы, и наверху сильно хлопнула дверь.

* * *

Между тем вдоль здания, по которому блуждал Эдвард, медленно и почти бесшумно двигалась полицейская машина с выключенными фарами.

* * *

Эдвард взбежал, запыхавшись, на последний этаж и, рванув на себя ручку двери, отшатнулся. Он стоял на довольно покатой крыше. Купола и колокольни ночного Рима оказались на уровне его глаз. Он сделал несколько шагов по кровле. Только узкий поребрик отделял его от края.

И вдруг душераздирающий крик разорвал ночную тишину. Следом послышался глухой удар об асфальт.

Эдвард осторожно посмотрел вниз и увидел безжизненно распластанного на асфальте мужчину…

Подъехала полицейская машина, осветив место происшествия. Из окон выглядывали жильцы соседних домов. Двое полицейских склонились над телом. Электрический фонарик высветил сначала лицо, потом заломленную руку с часами на внутренней стороне запястья.

Через пару минут спустился Эдвард. Бледный, со взмокшим от пота лицом, он сделал несколько шагов по направлению к мертвому Салливану. Увидел руку с часами и другую руку — с зажатым в ней пистолетом.

Эдвард в ужасе отступил и, повернувшись, чтобы уйти, услышал фразу, сказанную одним из полицейских:

— Он упал с крыши того дома, где театральное ателье, с дома призраков.

* * *

Слепой старик открыл дверь. Эдвард почти ввалился в квартиру. Ноги и руки его дрожали, рубашка прилипла к телу.

— Это вы?

— Я же обещал, что вернусь. Пожалуйста, прошу вас, сыграйте мне еще раз псалом Бальдассаре Витали.

17

К нарядно освещенным дверям британского посольства одна за другой подъезжали машины. В холле уже собралось порядочное число публики. Повсюду были расставлены столы с легкими закусками. Элегантный и невозмутимый бармен, держа в руке сразу три бокала, разливал виски, не пролив ни единой капли.

Повсюду раздавались приветственные возгласы. Сегодня здесь можно было встретить известных ученых и артистов, художников и писателей, журналистов всех сколько-нибудь значительных изданий и всю ту околобогемную публику, которая в силу лишь ей известных причин никогда не пропускает подобных собраний.

Разговоры на профессиональные темы перебивались великосветскими сплетнями. Все ждали начала лекции. Отсутствовал только тот, ради кого все собрались здесь.

Барбара встречала гостей. На ней было облегающее черное платье с открытой спиной, из украшений — только нитка жемчуга на шее. Она справедливо полагала, что красота не должна быть многословной. Улыбаясь и кивая знакомым, она одновременно искала кого-то глазами среди толпы. Похоже, все, кто интересовал ее, были здесь: и мастер по старинным костюмам синьор Пазелли, и нумизмат профессор Баренго. Наконец появился князь Анкизи в сопровождении черноволосой мрачной синьоры Джаннелли.

Князь улыбнулся Барбаре:

— Вы знакомы с синьорой Джаннелли? Она администратор гостиницы «Гальба», где остановился наш дорогой профессор Форстер. — Барбара приветливо кивнула. Князь продолжал: — Лишь немногие знают, что гостиница эта принадлежит мне, а синьора Джаннелли любезно согласилась управлять тем небольшим состоянием, что у меня еще осталось. Она бесценная помощница… Как и вы для профессора Форстера. — Улыбка Анкизи стала еще более восторженной.

— Вы преувеличиваете, князь. К счастью, профессор прекрасно сам справляется со своими проблемами… и в любой ситуации.

— Конечно-конечно! Просто удивительно, какой обаятельный ученый. Я так много ожидаю от сегодняшней лекции! Сенсационных открытий! — За этой безостановочной болтовней Анкизи пытался скрыть сильное волнение.

К ним подошел Баренго, и Барбара, указав ему на афишу с фамилией Эдварда и датой «30 марта 1971 года», спросила:

— Синьор Баренго, вы, если не ошибаюсь, уже знакомы с профессором Форстером?

Баренго утвердительно кивнул:

— Имел удовольствие встретить его на аукционе. Он был в обществе синьоры Эндрюс… той несчастной женщины, погибшей столь трагически. Профессор собирал кое-какие сведения об одном ювелире восемнадцатого столетия.

Анкизи вступил в разговор:

— В Риме у профессора не было ни дня отдыха.

— Он отдохнет после лекции, — сказал Баренго лишенным выражения голосом.

При этих словах Барбара внутренне содрогнулась, а князь Анкизи посмотрел на часы.

— Однако скоро девять, а профессора еще нет. Мне кажется, он заставляет нас ждать.