Элеонора тоже изучала Симеона, поглядывая на него краешком глаза: он был смуглый, костлявый, с аккуратными, смазанными маслом бородкой и усами, с длинными руками и тонкими пальцами. Вид он имел элегантный: браслеты на запястьях, серьга в мочке левого уха, свободная зеленая накидка, подпоясанная белым кушаком. Элеонора успела убедиться, что Симон был прирожденным рассказчиком, и это было как раз то, что ей нужно. Если другие писали хроники, отчеты и письма о том, что произошло, то почему же ей не заниматься тем же, прибегнув при этом к квалифицированной помощи?
— Записывай так, как я буду говорить, — сказала она Симеону.
Тот сложил руки лодочкой и поклонился.
— Как скажете, госпожа сестра, так и будет сделано! — Его слегка влажные темные глаза были полны радости, а на лице застыла маска показного раболепия.
— Так на чем мы остановились? Ах да, — вспомнила Элеонора. — «Такова воля Божья».
Исполняя волю Всевышнего, они переправились через пролив Рукав Святого Георгия на баржах и начали свой поход через Анатолию, входившую в состав Румского султаната. За ними сразу же стали следить турецкие разведчики. «Армия Господа» двигалась тем же маршрутом, что и орда Петра Пустынника, и турки намеренно оставили вдоль дороги — как суровое предупреждение — останки тысяч крестоносцев, убитых ими при Чиветоте. Перед глазами идущих постоянно возникали то гниющие тела, то отрубленные головы, то черепа на шестах вдоль дороги, в колючих кустах, на валунах или возле колодцев. У одних от такой картины заметно поубавилось энтузиазма, зато у других появилось горячее желание мести. «Армия Господа» медленно двигалась длинной вереницей повозок, ослов и верблюдов. Под палящим солнцем тянулись колонны мужчин, женщин и детей. Пунктом их назначения был захваченный турками город Никея с его высокими башнями, массивными воротами и облупившимися желтыми стенами. Никея представляла собой неприступную крепость и была с трех сторон защищена внушительными укреплениями, а с третьей — Асканийским озером. Однако боевой дух «Армии Господа» был высок. Она хорошо снабжалась хлебом, вином, пшеницей и овсом, а маршрут на Никею прокладывался разведчиками, которые оставляли вдоль ухабистой извилистой дороги железные или деревянные кресты, вбитые в землю.
Поход казался удачным. Элеонора ехала в одной из повозок, предпочитая думать о том, что она узнала в Константинополе, чем о том, что их ждет в Никее. Норберт и Альберик стали более общительными и приветливыми, будто бы между ними исчез какой-то невидимый барьер; они стали относиться к ней так, как будто она и вправду была им сестрой. Это заметила даже Имогена, которая в основном держалась особняком. Элеонора часто думала о федаинах и об их угрозах. Как эти фанатики могли так близко подобраться к Константинополю? Может, они замаскировались и смешались с торговцами и туркополами-наемниками, которые кишмя кишели вокруг? Теодор, как бы подтверждая доверие, возникшее после их разговора, с некоторым смущением подарил Элеоноре маленькую деревянную иконку, очень похожую на те, которые она видела в соборе Святой Софии. Эта иконка стала подтверждением тех тайных братских уз, которые возникли между ними.
Теперь Элеонора понимала рвение Гуго и ту жесткую дисциплину, которую он ввел среди «Бедных братьев». Они шли походом на Иерусалим не только для того, чтобы освободить Гроб Господень, но также и для того, чтобы найти доказательства страстей Христовых и его воскресения.
Сидя на повозке, которая подскакивала и дергалась на ухабистой дороге, Элеонора вопрошала себя, а не стал ли «Отряд нищих», шедший немного впереди, прибежищем для охотников за реликвиями и просто преступников? Бельтран питал к Жану сильное недоверие и предупредил ее, чтобы она держалась подальше от этого мошенника и его пособников. После Константинополя Бельтран привязался к Элеоноре и Имо-гене, а особое внимание он уделял хорошенькой смуглой вдове. Как и Теодор, он оказался добродушным и общительным попутчиком, который, по его же собственному признанию, с большой неохотой оставил Прованс, ибо его покорили прелести этого края, а особенно — поэзия и песни южан. Он был не рыцарем, а посланником, назначенным для того, чтобы докладывать о настроениях в лагере и трениях между предводителями.
После длинного перехода они наконец достигли Никеи. Турки укрылись в городе и ждали осады. Гуго взял с собой Элеонору, чтобы показать ей массивные фортификационные сооружения, высокие стены из желтого кирпича, на которых высилось больше ста башен и которые были защищены двойным рвом. Не успела Элеонора вернуться в свой шатер, как послышались крики: «Тревога, тревога!». Заблеяли рожки и горны. Элеонора с Имогеной поспешили по узким проходам между шатрами к центру лагеря. Там находилась огромная повозка с прикрепленными по углам шестами, на которых развевались боевые штандарты. На повозке был устроен деревянный алтарь, а над ним возвышался черный крест. Тут же, повернувшись спинами к колесам повозки, стояли двое мужчин в монашеских рясах, держа в руках обнаженные кинжалы и мечи. Напротив них угрожающе застыл строй франкских пехотинцев с пиками и дротиками наготове.
— Это шпионы! — послышался крик. — Мы застали их, когда они пытались покинуть лагерь, прихватив с собой какие-то рисунки с цифрами!
Один из окруженных кинулся было вперед, размахивая мечом и кинжалом, но сразу же натолкнулся на стену пик, которая буквально оторвала его от земли. Он задрыгал ногами, извиваясь, словно проткнутая острогой рыба, из его рта вырвались булькающие звуки и полилась кровь. Завидев это, другой немедленно бросил на землю свое оружие, пал на колени и высоко поднял руки, давая понять, что сдается. Его быстро схватили, связали и утащили прочь. Через некоторое время в спешке вернулся Гуго и снова подняли тревогу: затрубили рожки и горны, послышались боевые кличи, стали торопливо выводить боевых коней. Гуго буквально втолкнул Элеонору в шатер.
— Это были шпионы, — объяснил он, переведя дыхание и подождав, пока следом за ним в шатер не вскочили Бельтран, Теодор и Готфрид. — Пойманный лазутчик во всем сознался. Прямо на нас идет маршем Килидж-Арслан, султан румский, с тысячами конников!
— А когда и где они собираются нанести удар?
— Боэмунд осаждает Никею с севера, Готфрид Бульон-ский — с востока, а мы — с юга. Килидж-Арслан тоже подходит с юга. Поэтому на нас придется основная тяжесть его удара.
Не успел он закончить, как до них докатилась новая волна шума: снова заблеяли рожки и послышались крики. Собравшиеся выскочили из шатра и посмотрели туда, куда показывали люди. Элеонора в ужасе уставилась на холмы за лагерем, где сосны стояли густо, словно сплошная темно-зеленая стена. Все тоже устремили свои взоры в ту сторону: мальчишки и женщины, набиравшие воду в кувшины; группа монахов с четками в руках, собравшихся для дневной молитвы; забрызганный кровью повар с только что зарубленной курицей в левой руке; маленький мальчик со щенком-дворняжкой; рыцари в полотняном белье — все они смотрели на ужас, который надвигался на них со стороны зеленых холмов. Во рту у Элеоноры пересохло, а ее горло сжалось от страха. Она протерла глаза и снова посмотрела. Сотни, если не тысячи всадников в развевающихся белых накидках и сверкающих на солнце шлемах двинулись на них из леса, словно огромная туча муравьев. Уже начала подниматься ввысь пыльная дымка. Далекий грохот копыт потряс землю; цветные знамена трепетали на ветру. Какие-то детишки, игравшие среди покосившихся облупленных надгробий кладбища, весело засмеялись и завизжали, показывая пальцами на приближающихся всадников.