— Бегите! Бегите все!
Снаружи, перед входом, падре Хоган, стоявший на коленях в потоке ветра, услышал, что сигнал усиливается, превосходя все возможные представления о частоте и интенсивности, превращаясь в стремительную вибрацию, разрывавшую барабанные перепонки, заставлявшую тело дрожать в раздирающем спазме.
— Прочь! — закричал Гаррет, выбегая из башни. — Спасайтесь!
Но падре Хоган не двигался; лоб его покрылся потом, челюсти плотно сжались.
— Я должен остаться, — бормотал он. — Я должен принять послание!
Гаррет увидел, как среди вихря галопом мчится всадник — эль-Кассем.
— Прочь! — закричал он. — Увези его! Немедленно!
Эль-Кассем сорвал рюкзак с плеч Хогана, бросил аппарат на землю и, схватив священника за руку, утащил за собой сквозь пыль, пришпорив коня. Гаррет бежал сзади, задыхаясь, борясь с силой ветра. Сигнал превратился в резкий, пронзительный свист, купол башни раскалился докрасна, излучая ослепительный свет, а потом взорвался с оглушительным грохотом, огненным шаром озарив небо до самого горизонта.
Сигнал умолк на глухой, глубокой ноте, мрак и безмолвие опустились на пустынную долину.
И тогда откуда-то возник полковник Жобер: его фигура медленно выплывала из тумана, по мере того как ветер рассеивал пыль. Он стоял на коленях, рядом с трупом одного из блемиев, убитого из пулемета, и когда поднялся и пошел к холму, глаза его были пусты, как будто он оставил душу на поле боя. Он оглянулся: от башни не осталось ничего, кроме большого каменного саркофага, который ветер пустыни медленно засыпал песком.
— Я ничего не видел, — обратился он к своим товарищам. — Выживших переведут в дальние гарнизоны. Пустыня поглощает все, даже память. Прощайте.
Он проводил взглядом воинов Калат-Халлаки, уносивших истерзанные тела Амира, Разафа и Альтаир, потом пришпорил коня и двинулся в путь, нагоняя остатки своего отряда. Падре Хоган взял под уздцы мулов, груженных аппаратурой.
— Я отправлюсь вместе с полковником Жобером, — промолвил он. — Да благословит вас Господь.
— Прощай, отец, — проговорил Филипп. — Я останусь в Калат-Халлаки. Быть может, мне удастся то, что не удалось тебе. У меня есть любимый человек, и этот человек страдает от огромной боли…
Они обнялись, и Десмонд Гаррет вскочил в седло.
— Мы еще увидимся? — прокричал Филипп им вслед; глаза его наполнились слезами.
Эль-Кассем обернулся.
— Иншалла! — воскликнул он. — Прощай, эль-сиди!
Он пришпорил чистокровного жеребца и пропал в облаке пыли вместе со своим спутником.
Сельзника схватили на следующий день, когда он без сил брел по пустыне. Полковник Жобер взял его с собой через Вади-Аддир в редут, где оставил один из своих отрядов.
Когда он въезжал внутрь, его сопровождал только падре Хоган; солдаты молча смотрели на них, неподвижно сидя в седле. Никто не ждал Жобера, ибо все умерли: тела покоились там, где их застала смерть, и знамя по-прежнему недвижно свисало с древка; оно еще больше поблекло: никто так и не опустил его.
Жобер не рискнул хоронить их, боясь заразиться и смутить еще больше разум выживших, и так уже подвергнувшихся жестокому испытанию во время перенесенных ими событий. Падре Хоган прочитал молитву и осенил тела погибших крестом.
— Я оставлю его здесь, — сказал вдруг полковник.
— Это все равно что приговорить к смерти, — заметил падре Хоган. — Лучше отдать его под трибунал.
— Нет, — возразил Жобер. — Причина, по которой мое командование хочет расстрелять Сельзника, еще более постыдна, чем его собственные прегрешения. Справедливо, чтобы кошмар продолжал существовать. Этой ночью я отпущу его и скажу, что он сбежал. Так у него все же будет какой-то шанс. Никому нельзя отказывать в таком шансе, даже самым жестоким убийцам.
Они добрались до Бир-Аккара в день зимнего солнцестояния, падре Хоган два дня ждал, пока за ним прилетит самолет. Когда ему сообщили, что можно отправляться, он пошел попрощаться с полковником Жобером. Офицер стоял у окна и смотрел на улицу, как и в тот раз, когда они познакомились.
— Миссия выполнена, падре Хоган, — сказал он. — Вы записали послание на свой аппарат и теперь везете его домой. Могу поклясться, больше о нем никто никогда не узнает, хотя теоретически вы должны держать нас в курсе… Это ведь входило в условия договора, не так ли?
— Да, — ответил падре Хоган, — это входило в условия договора. Но даже я не знаю, что сохранилось в этой памяти. Потребуется время, полагаю, много времени. А вы действительно хотите знать?
Жобер покачал головой:
— Я ничего не хочу знать. Хочу только забыть.
Священник подошел к нему, протягивая руку, и, когда Жобер обернулся, произнес:
— Вы тоже не все мне рассказали, полковник. Я видел, как вы подняли ткань, скрывавшую лицо одного из погибших… одного из блемиев. Но ничего не произошло. По крайней мере, внешне.
Лицо Жобера исказилось, взгляд потемнел.
— Что вы видели, полковник? — не унимался Хоган.
— Вы действительно хотите знать?
— Да.
— Себя самого, — произнес он с тревожным блеском в зрачках. — Бесформенная, отвратительная масса на моих глазах превратилась в мое собственное лицо, но… иное. Я видел свирепую маску, и все же это была моя маска, темная сторона, но так хорошо знакомая, то, что мы ото всех скрываем в глубинах души, — злобу, пороки, невысказанную и подавленную подлость, постыдные желания, животную жестокость, бесчестье. В этой ужасной маске было все… Они — это мы, — проговорил он, — это мы… А теперь постарайтесь представить, что бы вы увидели, оказавшись на моем месте. Напрягите свою фантазию, Хоган, попробуйте вообразить…
Падре Хоган молча смотрел на него: этот глухой голос, мрачный взгляд свидетельствовали о том, что полковник говорил правду.
— Зло всегда кажется нам непобедимым, — промолвил он, — особенно то, что сидит у нас внутри, но это не так. Поднимитесь завтра перед рассветом и посмотрите на свет, занимающийся над миром, на солнечный диск, встающий над горизонтом, — там вы тоже найдете свое лицо, Жобер, то, которому суждено жить. Вечно.
Он сел на самолет, прилетевший, чтобы отвезти его в Эль-Кеф. Жобер не пошел его провожать, но Хоган различил его темную неподвижную фигуру со скрещенными на груди руками, у окна кабинета, пока лопасти поднимали вихри пыли на взлетном поле.
Он прибыл в Рим дождливой ночью, накануне рождественского сочельника, и из-за ливня, бьющего по мокрому асфальту, из-за черных огромных туч на небе и влажного ветра у него создалось впечатление, будто он попал на другую планету.
Он остановился на аэродроме и ждал, пока выгрузят большой черный ящик, завернутый в вощеную бумагу, а потом пошел, словно за гробом, за большой телегой, перевозившей багаж в зал. Его сопровождали два частных агента, охранявших груз.