Ксену удалось вывести меня в безопасное место: он закрыл мне рот и нос плащом, а сам задержал дыхание. Очутившись снаружи, я рухнула на землю, жадно вдыхая свежий вечерний воздух.
— Ты поняла, как легко умереть? — проговорил Ксен, переводя дух. — Даже когда нет войны.
— Ты прав. Если б ты не дал мне пощечину, я бы совершенно потеряла контроль над собой, задохнулась и погибла.
Подняв глаза, я увидела, что на вершине пирамиды собрались несколько человек разного возраста. То были жители здешних мест, нашедшие убежище в башне и, быть может, надеявшиеся, что в ней они окажутся в безопасности и армии, проходящие мимо, не причинят им вреда. Некоторые из наших тоже забрались наверх, чтобы пронаблюдать за передвижением отрядов Тиссаферна, но ничего не разглядели. Мы разбили лагерь среди развалин, и большую часть ночи я слышала плач детей, находившихся вместе с матерями на вершине башни. Женщины не осмеливались спуститься к нам, а с собой у них не было никакой еды для малышей. Меня утешала мысль о том, что вскоре войска уйдут и эти люди смогут вернуться в дома, к работе.
Мы шли весь следующий день, пока не добрались до еще одной полуразрушен ной стены, вероятно, окружавшей некогда могущественный город. Враги больше не показывались: быть может, резня на берегу канала остановила их? Мы надеялись на это, но поверить до конца не могли. Наверняка персы притаились где-нибудь на равнине и ждут удобного момента.
Мы увидели Тигр. Чудо! Он тек очень быстро, неся на себе лодки странной формы, круглые, напоминавшие большие корзины: они вращались в местах водоворотов, но не переворачивались. Я начинала надеяться на то, что мы достаточно далеко ушли от преследователей, и вечером отправилась к Мелиссе, чтобы поухаживать за ее израненными ногами — смазать мазью и растереть.
Я ошиблась: персы появились вечером седьмого дня. Их было много, слишком много, они значительно превосходили нас числом.
Враги приближались, имея в своем распоряжении несколько конных отрядов, однако держались на некотором расстоянии. Они нашли наше слабое место. Преследователи знали, что у нас нет конницы и Арией не явится к нам на помощь: зачем ему это? Сама себе удивлялась: даже я уже начала думать и рассуждать как воин.
Часовые подали знак, прозвучал сигнал тревоги, и наши выстроились в боевой порядок. Греки отвечали на каждый выпад, но противник стремительно удалялся и копья не оказывали ему вреда. Зато персы наносили нам чувствительные удары: даже при отступлении удивительно метко стреляли из луков с двойным изгибом, традиционных для степных всадников. Наши, не ожидавшие такого поворота событий, получили множество ран; подстреленных пришлось укладывать на повозки. В ту же ночь приготовили большой шатер, и лекари принялись за работу. Я никогда прежде не видела подобной картины — как работают столько лекарей одновременно. У каждого нашлись остро заточенные инструменты: иглы, пинцеты, ножницы и еще какие-то приспособления, назначения которых я не знала. При свете масляной лампы они резали, зашивали, а если края раны получались неровными, подравнивали ножницами, словно куски ткани.
Меня поразила способность раненых терпеть боль. Каждый видел, что другие не стонут, не плачут, не кричат, и в определенном смысле вынужден был делать то же самое. Они закусывали кусок кожи, стискивали зубы, словно собаки, мычали, но не подавали голоса. Тяжело дышали, не размыкая челюстей. И поэтому вся их боль плескалась в глазах. Никогда уже не забуду их взгляды, полные муки.
Некоторые умирали. Я сидела рядом с одним таким воином до тех пор, пока он не испустил дух. Парень лежал голый в луже собственной крови. Его постель была пропитана ею, по земле, постепенно увеличиваясь, тоже растекалось пятно. Я протянула руку, чтобы помочь переступить последнюю черту. Человек не должен быть одинок перед мраком смерти. Кровь и грязь ничуть не умаляли его красоты, и мне казалась невероятной мысль о том, что это тело, столь совершенное и могучее, скоро превратится в безжизненный и хладный труп. Я помню его лихорадочный взгляд, а потом бледность, стремительно растекавшуюся по его лицу и конечностям. Прежде чем испустить дух, он вдруг на мгновение обрел ясность сознания и пристально посмотрел на меня.
— Кто ты? — пробормотал раненый.
— Я буду, кем ты хочешь, мальчик: твоей матерью, сестрой, невестой…
— Тогда, — ответил он, — дай мне пить. — И замер, уставившись в небо мутными, неподвижными глазами.
Наше продвижение превратилось в сплошную муку. Приходилось идти плотным строем, в доспехах — с восхода солнца и долго после заката. Продолжать путь налегке означало верную смерть. Конница Тиссаферна атаковала нас набегами постоянно, обстреливая из луков и пращей, чтобы обессилить воинов, а когда те пытались отвечать, отступала, но не далеко — лишь настолько, чтобы оставаться вне пределов досягаемости наших стрел. Всадники постоянно сменяли друг друга в этих стычках, а посему нам казались неутомимыми. Лишь с наступлением темноты мы получали некоторое облегчение, потому что персы боялись нас и разбивали лагерь на почтительном отдалении, дабы не оказаться застигнутыми врасплох ночью.
Однажды вечером Ксен пригласил военачальников на совет: у него появилась идея, которую он хотел изложить. Софос, Ксантикл, Тимасий, Агасий и Клеанор один за другим явились в нашу палатку; я подавала пальмовое вино, разбавленное водой. Ксен замыслил гениальный план.
— Мы должны действовать немедленно, — начал он. — Если от персов не отделаемся, то не сможем пополнять запасы провизии и у нас не будет передышки. В конце концов наши люди утратят присутствие духа и силы, и тогда все пропало. Персы хорошо усвоили урок: нападать на нас в лоб означает быть порезанными на куски. Они хотят ослабить нас большим количеством раненых и покалеченных, не давать есть и пить. Если будут мешать нам еще и спать — а ведь без труда могут это сделать, — мы продержимся самое большее три или четыре дня. К счастью, это не пришло им в голову…
— Отлично, — перебил Софос, — в таком случае что ты предлагаешь?
— Ночь — единственное время, когда мы можем что-то предпринять.
— Ты хочешь напасть на них? Не думаю, что это возможно, — вмешался в разговор Ксантикл. — Наверняка они расставляют часовых, и нам не удастся подобраться близко.
— Нет. Я хочу от них оторваться. Послушайте: завтра или никогда. Вы заметили, что отряд конницы наблюдает за нами с расстояния двухсот или трехсот шагов. Они дожидаются, пока мы поставим палатки, и уходят, чтобы сообщить своим военачальникам: все спокойно. Мы же лишь сделаем вид, что становимся лагерем, разожжем несколько костров, дабы у них создалось впечатление, будто мы готовим ужин, а когда они снимут наблюдение, двинемся дальше. Доспехи погрузим на повозки, чтобы идти налегке, обвяжем тканью копыта лошадей и мулов, нужна будет полная тишина. Есть и пить будем по дороге, остановки делать очень редко — лишь столько, сколько необходимо, чтобы немного восстановить силы. Во время кратких перерывов на сон станем по очереди охранять друг друга.