— Есть вероятность того, что эта река впадает в реку Океан, которая окружает Землю, а не в Понт Евксинский, как вы надеетесь.
— Ну что ты такое говоришь? — возразил Ксен.
— Докажи мне, что такое невозможно, — ответил Нет.
— Мы сейчас несем самые серьезные потери с тех пор, как выступили, — проговорил Ксантикл. — Из-за холода и голода потеряли больше людей, чем в битвах против Великого царя, кардухов и других племен этой дикой земли.
— И ответственность за это лежит на тебе, Ксенофонт! — воскликнул Нет.
— Нет, — прервал его Софос, — ответственность лежит на мне. — Я верховный главнокомандующий. И я убежден в том, что Ксенофонт прав. Мы должны идти вдоль реки, и вскоре она приведет нас к морю. Столько усилий потратили на то, чтоб добраться сюда; если вернемся, они окажутся напрасными.
Ксен вмешался:
— По моим сведениям, никто никогда не добирался до реки Океан, кроме флотоводца Великого царя, одного грека из Карианды, и, насколько мне известно, она очень далеко — в тысячах стадиев. Помните, что говорил Кир? «Империя моего отца столь велика, что на севере люди не могут жить из-за холода, а на юге — из-за жары».
— Но он не говорил о востоке! — не унимался Нет.
— Это ничего не меняет: крайняя точка на востоке и крайняя точка на западе находятся на одном расстоянии от святилища в Дельфах; эта река не может впадать в Океан: в противном случае она должна быть длиннее Нила.
— Я знаю, почему ты хочешь идти вдоль ее течения, — продолжал нападки Нет. — Думаешь, что это Фазис, и хочешь организовать колонию в его устье!
Многие из присутствующих повернулись к Ксену, принялись кричать и ругать его. Летописец вынул меч из ножен, бросился на Нета и зарубил бы, не останови его остальные.
— Это клевета! Кто-то распустил грязные слухи, чтобы опорочить меня. Из зависти к тому, что я сделал для армии к настоящему моменту.
— Да, по лагерю ходят подобные слухи, не стану отрицать, — ответил Нет, успокоившись, — но они весьма правдоподобны. Ты человек без земли, без родины. Если вернешься в Афины, тебя прикончат, потому что в битве за Пирей ты сражался против демократов.
Он знал все, этот Нет, — по крайней мере о прошлом Ксена и о его изгнанничестве.
— Если тебе удастся основать колонию с этими людьми, обретешь вечную славу; на площади нового города в твою честь воздвигнут статую с благодарственной надписью основателю. Ты ведь об этом мечтаешь, верно? Тем более что воины не знают, куда идти. Разве не отличное решение?
Снова вспыхнула яростная перепалка. Ксену удалось вставить слово:
— Предположим, ты прав. И что? Если бы даже таковым было мое намерение — что в этом плохого? В любом случае решает совет армии. У меня нет никаких полномочий на то, чтоб принимать столь важное решение. Даже главнокомандующий Софос не мог бы отдать вам подобный приказ. Но если ты думаешь, будто я настолько ослеплен честолюбием, что готов подвергнуть опасности жизни товарищей, которых уважаю и люблю, послать всех на смерть в бесконечной, покрытой льдами земле, — значит, ты презренный пес, подлец, прикрывающийся клеветой. Я пытаюсь спасти их, вывести отсюда надежным путем, чтобы они не умерли от непосильных тягот один за другим.
— Ах так?! — закричал Нет, хватаясь за меч.
— Ну хватит! — воскликнул Софос. — Мы идем дальше. Ксен прав: эта река может быть только Фазисом, — значит, речь идет о нескольких днях и она начнет спускаться к морю. Будем следовать вдоль ее течения — и это нас спасет. Тысячи препятствий уже преодолели — преодолеем и это.
Участники совета стали расходиться, ворча и жалуясь, но продолжили поход — снова двигались вперед, на протяжении многих дней. Выносливость воинов казалась мне невероятной: помимо холода и снежных бурь им неоднократно приходилось сражаться с местными племенами, устраивавшими засады, нападавшими по ночам, скрывавшимися за густой пеленой снега, чтобы потом внезапно выскочить навстречу с леденящими душу криками.
Софос разработал хорошую тактику, чтобы добиться своего, — старался не созывать совет военачальников. Только отдавал приказы. Долгое время это действовало, потом люди вновь стали проявлять недовольство.
Ксен перестал вести летопись — только делал очень короткие заметки. Много раз ночью, в палатке, я видела, как он открывает ящик с белым свитком, окунает перо в чернила, пишет несколько слов — и останавливается. Не смела спросить почему: ведь о причине я и так догадывалась. Он хотел обосновать перед самим собой этот выбор, стоивший нам огромных потерь. Однако больше всего меня поражало то, что Софос оказывает ему безоговорочную поддержку. Речь шла не просто о совпадении мнений: ведь иной раз ошибочность принятого решения выглядела столь очевидной, что должны были возникнуть хотя бы сомнения. Мои постепенно усиливались.
Как мне хотелось научиться читать знаки, которые Ксен чертил в своем свитке; знать, что он считает достойным памяти, а что предает забвению! Он помрачнел, нервничал и все время молчал. Говорить с ним с каждым днем делалось все труднее.
Однажды вечером мы вновь попали в трудное положение: перевал впереди закрыли плотные ряды воинов в шкурах и с большими луками, напоминавшими оружие кардухов; они непрерывно обстреливали нас, но тяжелой пехоте удалось заслонить нас от стрел, плотно сомкнув строй и выстроив стену из щитов, наложенных один над другим. Одновременно на нас напали с тыла, и Ксену пришлось бросить часть людей в том направлении. Мы который раз оказались в окружении. Полководцы встали во главе самых сильных воинов армии: Эврилоха из Лус, длинноногого Аристонима, огненноволосого Аристея и других, — и подозвали трубачей и флейтистов. Это могло значить лишь одно: решили идти в атаку и не останавливаться до тех пор, пока враг не будет разбит и уничтожен. Отряд избранных расположился в середине клина тяжелой пехоты, и, когда флейты в унисон заиграли боевой марш, когда барабаны забили, заставив сердца задрожать, клин пошел в наступление: из-за плотно сомкнутых щитов торчали лишь ясеневые древки копий, а потрепанные красные плащи разительно выделялись на фоне заснеженного пространства. Стрелы вонзались в огромные щиты, увеличивая их вес, но воины неумолимо двигались по склону холма. Когда до столкновения между двумя армиями оставалось совсем немного, заиграли трубы — так громко, как никогда прежде, — их голос наложился на звуки флейт и барабанов, оглашая всю долину. В это мгновение строй раскрылся, и отряд из пяти полководцев и десяти лучших воинов, до сей поры не участвовавший в битве, бросился к перевалу. Он налетел на врага с такой силой, что опрокинул его ряды, один за другим, разбил строй, после чего разделился на две части и ударил неприятеля с обоих флангов; на некотором расстоянии следовала остальная армия. Менее чем через час никого из дикарей не осталось в живых, однако все они сражались с такой безудержной яростью, что ранили и покалечили многих наших и немалое количество убили.
После того как резня закончилась, отряд повернул назад и воссоединился с отрядом Ксена, уже начинавшим отступать, после чего сражение возобновилось с новой силой. Повсюду звучал боевой клич, подхваченный сотнями, тысячами голосов, и когда наконец утихли рев, вопли и пронзительная музыка флейт, конные разведчики отправились на перевал, теперь свободный от неприятеля.