Из-за рассеянности, охватившей меня после посещения этого дома, я не заметил, как моя лошадь направилась в сторону реки, а когда обнаружил это обстоятельство, решил не менять курса, ибо ехать домой мне еще не хотелось. Втянув в себя свежий воздух, я не знал, чему верить: либо это было плодом моего воображения, либо в самом деле потеплело?
Я проскакал мимо заснеженного пустыря, на котором разбила лагерь небольшая кучка безработных. По всей очевидности, разместились они здесь не случайно: в расположенных поблизости доках подчас требовались временные рабочие. Соорудив навес из плавника и мешковины, они ютились вокруг костра и, завидев меня, окинули недружелюбным взглядом, а их тощая рыжая шавка, зайдясь неуемным лаем, бросилась наперерез моей лошади. Та, замотав головой, дико заржала. Один из тех, кто сидел у костра, кликнул собаку, и та тотчас вернулась на место. Я поспешил прочь, ласково похлопывая лошадь по боку, чтобы она быстрее успокоилась.
Мы спустились вниз к реке — туда, где возле причаливавших кораблей суетились разгружавшие их рабочие. Помнится, темные лица некоторых из них напомнили мне брата Гая. Я остановил лошадь напротив пришвартованного к причалу большого океанского судна, квадратный нос которого украшала обнаженная фигура расплывшейся в широкой улыбке русалки. Мужчины волокли из трюма ящики и коробки. Любопытно, из какого дальнего уголка земного шара прибыл этот корабль? Взирая на огромные мачты и судовое снаряжение, я с удивлением обнаружил воронье гнездо и клубящееся над ним облачко дыма. Вьющиеся завитки тумана, как я в следующий миг понял, исходили от воды, и теперь я явственно ощущал поток теплого воздуха.
Поскольку моя кобыла снова проявила признаки беспокойства, я, развернувшись, направил ее по улице, которая сплошь состояла из складских помещений, в сторону Сити. Однако вскоре мне вновь пришлось остановиться. Мое внимание неожиданно привлек странный шум, напоминавший некие крики, перемежающиеся с визгом и гомоном причудливых голосов. Слышать эти неестественные звуки в заполненном туманом месте было, по меньшей мере, странно. Подстрекаемый любопытством, я привязал лошадь к шесту и направился к амбару, из которого, по моим предположениям, и раздавались эти душераздирающие вопли.
Вскоре через открытую дверь я увидел ужасающую картину: все помещение до отказа было забито птицами. Они сидели в больших железных клетках, каждая высотой с крупного мужчину. Я сразу понял, что пернатые были той же породы, что и птица пожилой дамы, о которой недавно мне напомнил Пеппер. И таковых тут было видимо-невидимо, я бы сказал, несколько сотен, всех размеров и расцветок: красные, зеленые, золотистые, голубые и желтые. Однако их состояние, мягко говоря, оставляло желать лучшего. У каждой из них были подрезаны крылья, подчас до самых костей, причем сделано это было изуверским образом, отчего их изувеченные конечности были покрыты свежими ранами. Иные птицы, наполовину облысевшие, с сочившимся из язв и глаз гноем, были явно больны. Бедняги сидели на прутьях, меж тем как посреди клетей, возле огромных куч помета валялись трупы их собратьев. Но самое ужасное было даже не столько зрелище, сколько крик пернатых. Одни из них исторгали невероятно жалкие вопли, будто взывая о конце своих страданий, другие оглашали воздух человекоподобными голосами, среди которых явственно можно было различить слова на латинском, английском и других неизвестных мне языках. Две птицы, те, что сидели наверху клетей, вели между собой престранный диалог.
— Попутный ветер, — беспрестанно кричала одна из них.
— Maria, mater dolorosa, — с девонским акцентом отвечала другая.
Я стоял, не в силах отвести взгляд от ужасной картины, до тех пор пока меня не дернула за плечо чья-то грубая рука. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с облаченным в засаленный камзол моряком.
— Чего вам здесь надо? — резко произнес он, глядя на меня с подозрением. — Если вы насчет торговли, то вам надо пройти к господину Фолду.
— Нет, нет. Я просто ехал мимо и услышал шум. Поэтому решил справиться, что бы это могло значить.
— Не правда ли, напоминает Вавилонскую башню. — широко улыбнувшись, заметил моряк. — Одержимые бесами голоса говорят между собой на разных языках. Я вам даже больше скажу. Спрос на этих птичек у джентри с каждым днем все больше растет. Чуть ли не каждый уважающий себя дворянин желает заполучить для забавы такую игрушку.
— Однако вид у них чрезвычайно жалкий.
— Там, откуда они прибыли, этого добра хоть пруд пруди. Часть из них погибла при перевозке. Иные помрут здесь от холода. Слабые создания, что ни говори. Но зато какие красавчики, не правда ли?
— Откуда вы их привезли?
— С острова Мадейра. Один португальский купец проведал, что в Европе на них вырос спрос. Вы бы видели, каким товаром торгует этот тип, сэр. Представляете, привозит полные лодки негров из Африки. А потом продает их в качестве рабов бразильским колонистам.
Моряк расхохотался, обнажив сверкающие золотом зубы.
Холод и зловоние, разившее из складского помещения, подстегнули меня поспешно закончить разговор. Извинившись перед своим собеседником, я поскакал прочь, еще долго преследуемый птичьим хором, голоса которого имели невероятное сходство с человеческими.
Миновав Лондонскую стену, я въехал в город и окунулся в серую дымку тумана. Капель громко барабанила по грязным лужам. Я остановил коня у входа в церковь. Издавна я взял себе за правило ходить на службы не реже раза в неделю. Ныне же, когда со дня моего последнего посещения прошло более десяти дней, я остро ощущал потерю душевного равновесия. Побуждаемый желанием поскорее исправить это положение, я спешился и вошел в дом Божий.
Это был один из наиболее богатых городских храмов, который особенно жаловали лондонские купцы. Многие из них были ярыми сторонниками реформ, поэтому внутреннее убранство уже претерпело некоторые преобразования. Так, к примеру, в них уже не горели свечи, а изображения святых на алтарной перегородке были замазаны краской и заменены библейским стихом: «Господь знает, как избавить праведника от искушения и как воздать нечестивому в день суда». Храм был пуст. Миновав крестную перегородку, я вошел в алтарь, который теперь был начисто лишен всяческих украшений, а дискос с чашей для причастия стояли на самом обычном, без единого элемента декора, столе. На аналое лежал свежий экземпляр Библии, прикрепленный к нему цепочкой. Умиротворенный знакомой окружающей обстановкой, являвшей собой яркий контраст церкви в Скарнси, я с облегчением опустился на скамью.
Изменения претерпели не только украшения храма. С того места, на котором я сидел, моему взору открывалась гробница прошлого века — два каменных гроба, стоявших один поверх другого. На верхнем из них красовался портрет богатого купца с пышной бородой в добротных одеждах, упитанного и цветущего. На нижнем — изображение того же купца, но в виде высохшего трупа в лохмотьях того же самого одеяния с надписью: «Такой я есть сейчас, таким я был когда-то; каким я есть сейчас, таким же станешь ты».
Пока я взирал на каменную гробницу, у меня перед глазами всплыла картина разлагающегося тела Орфан в тот миг, когда Марк достал его из воды. Потом эту картину сменили рахитичные дети, с которыми я повстречался в бывшем доме Смитона. И мерзкое, до тошноты отвратительное чувство овладело всем моим естеством. Неужели наша революция не имела других достижений, кроме замены имен святых на такие, как Страх-Божий и Усердие? Я вспомнил, что Кромвель упоминал о создании ложных свидетельств, призванных предавать невинных людей смертной казни. Потом в моей памяти всплыл рассказ Марка о том, как в Палату хлынула целая армия алчных льстецов, рассчитывавших урвать свой кусок пирога при делении монастырских земель. Наш новый мир отнюдь не являл собой христианское сообщество и никогда бы не смог таковым стать. Он был ничуть не лучше своего предшественника, который также зиждился на силе и тщеславии. И тут перед моим внутренним взором появились пестрые хромоногие птицы, визжавшие и кричавшие, точно безумные, друг на друга. Почему-то они сразу напомнили мне королевский двор, наводненный папистами и реформаторами, которые подняли точно такой же шум и гвалт в борьбе за власть. В своей предумышленной слепоте я отказывался видеть то, что происходило у меня перед глазами. Неудивительно, что люди испытывают неодолимый страх перед мировым хаосом и разверзшейся в потустороннем мире бездной. Чтобы успокоить и убедить себя, что нам ничего не грозит ни в этом мире, ни за его пределами, чтобы объяснить себе страшные тайны бытия, мы начали утешать себя иллюзиями.