— Вы занимаетесь лечением брата Джерома. Не могли бы вы сказать, каким вы находите состояние его ума?
Прежде чем ответить, он посмотрел на меня внимательным взглядом.
— Таким, каким должно быть состояние ума человека, целиком посвятившего себя, во благо или во вред себе, весьма строгим идеалам и аскетическому образу жизни, который он был вынужден предать под гнетом пыток. Разум у него находится в весьма болезненном состоянии. Однако он отнюдь не сумасшедший, если вы это имеете в виду.
— Лично я считаю безумием продолжать носить на истощенном голом теле власяницу. Скажите, не говорил ли он с вами о тех временах, которые провел в Тауэре?
— Нет. Ни разу. Но они его чрезвычайно истощили. Вернее сказать, сломили.
— А мне он рассказывал об этом. И о многом другом. Но я думал, что он это делает затем, чтобы вывести меня из себя.
Брат Гай ничего не ответил. Я встал, но не успел выпрямиться, как мою спину сковал сильный спазм. Скорчившись от боли, я схватился за стол.
— Что случилось?
Прежде чем ответить, я глубоко вздохнул.
— Когда я поднимался, у меня что-то сместилось внутри. Теперь придется несколько дней страдать от боли. — Я кисло улыбнулся. — Мы с вами хорошо знаем, что значит быть не такими, как все. И как себя чувствуешь, когда люди на тебя пялятся, словно на диковину. Но ваша внешность, по крайней мере, явление естественное. Она не приносит вам физической боли. И есть то место на земле, где вы не отличаетесь от всех остальных.
Переодетый в запасную рубашку и камзол, Марк ученным выражением лица сидел на моей кровати.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил я.
— Да сэр, — кивнул он мне в ответ. — Но это несчастное создание…
— Понимаю. И весьма сожалею о том, что пришлось вовлечь тебя в это дело. Это просто ужасно. Я ни малейшего понятия не имел…
— Да, конечно. Кто бы мог подумать…
— Марк… нам нужно разрешить наши разногласия Вернее сказать, они не должны мешать нашим взаимоотношениям. У нас с тобой общая цель — найти жестокого убийцу, который где-то рядом разгуливает на свободе.
— Разумеется, сэр. — Он в недоумении уставился на меня. — Неужели в этом могут быть какие-то сомнения?
— Нет, нет. Послушай, я о многом поразмыслил. И пришел к заключению, что одежда Габриеля брошена в пруд только потому, что она была испачкана кровью. Преступник надел ее, чтобы убить Синглтона, после чего отделался от нее и от меча.
Он покачал головой:
— Да, но мне не верится, что убийца — брат Габриель.
— А почему бы и нет? Почему он не может им быть? Мне казалось, что ты презираешь его как педераста.
— Это само собой. — Он на минуту призадумался. — Тем не менее я не могу представить его в роли убийцы. Хотя он и производит впечатление человека, одержимого страстью, однако отнюдь не такого, который был бы способен причинить кому-нибудь вред. И уж точно ему недостанет храбрости с кем-нибудь сражаться.
— О, тут я с тобой согласиться не могу. Если ему чего-то очень захочется, ему вполне хватит смелости это заполучить. И он обуреваем весьма сильными страстями. А там, где есть страстная привязанность, может также существовать и страстная ненависть.
Марк замотал головой.
— Нет, все равно не могу себе этого представить. Пожалуйста, поверьте мне, сэр. Я не тугодум, но я не могу представить брата Габриеля в роли жестокого убийцы.
— А ведь я сочувствовал этому человеку. Можно сказать, даже симпатизировал ему. Впрочем, мы не имеем права строить предположения на основе собственных чувств и пристрастий. Нужен трезвый подход. Как можно судить, способен ли человек совершить убийство или нет, всего после нескольких дней знакомства с ним? Тем более когда находишься здесь, в этом мрачном месте, где из-за нависшей опасности вообще нельзя доверять своим чувствам.
— И все-таки представить его в роли убийцы я никак не могу. Как бы это вам сказать? Он чересчур мягкотелый.
— С таким же успехом мы могли бы обвинить во всех этих преступлениях брата Эдвига. Только на том основании, что он презренный тип, больше похожий на некое счетное устройство, нежели на человека. Надо сказать, что за ним тоже водится немало грешков. И среди прочих, насколько я понимаю, похоть занимает далеко не последнее место. Однако все эти заслуги отнюдь не дают нам права считать его убийцей.
— Когда убили Синглтона, Эдвига в монастыре не было.
— И Габриеля, между прочим, тоже. Но я могу предположить, что за мотивы двигали братом Габриелем. Нет, мы положительно должны отрешиться от наших чувств.
— Так же, как вы предложили мне поступить с Элис?
— Сейчас не время обсуждать этот вопрос. Итак, я намерен прямо поговорить с братом Габриелем. Ты со мной?
— Конечно. Ведь я тоже хочу поймать убийцу.
— Вот и хорошо. Тогда бери с собой меч. А тот, что мы нашли в пруду, пусть останется здесь. Но обязательно прихвати с собой сутану. Только вначале выжми ее над тазиком. Пожалуй, нам пора вплотную заняться нашими вещественными доказательствами.
Когда я вышел на двор, сердце мое сильно колотилось, но голова была ясной и свежей. День уже начинал клониться к вечеру. Солнце висело низко на туманном небосклоне и казалось таким огромным, каким оно бывает только зимой, когда на него можно глядеть, совсем не щурясь, как будто с уходом теплой поры оно утратило весь свой жар. Впрочем, судя по моим ощущениям, так оно и было, ибо погода установилась на редкость холодная. Брат Габриель был в церкви. Он сидел в нефе вместе со старым монахом, которого я уже видел переписывающим книги в библиотеке. Они разбирали кипы древних манускриптов. Когда мы приблизились, они оба обернулись, и я увидел, как судорожно заметался взгляд Габриеля.
— Снова работаете над древними книгами, брат? — осведомился я.
— Да, это богослужебные книги, сэр. В них много музыкальных пометок. Когда они приходят в ветхость, их нельзя перепечатывать. Поэтому приходится переписывать их от руки.
Я взял в руки одну из книг. Пергаментные страницы были сплошь испещрены латинскими словами вперемежку с красными музыкальными значками. Это оказались различные псалмы и молитвы на каждый день года. Чернила, которыми они были исписаны за долгие годы пользования выцвели. Я бросил книгу на скамью.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, брат, — произнес я и, обратившись к старому монаху, добавил: — Не могли бы вы оставить нас наедине?
Кивнув, тот молча зашаркал прочь.
— Что-нибудь не так? — осведомился ризничий дрожащим голосом.
— Разве вы еще ничего не слышали? Насчет тела, найденного в пруду?
Очевидно, известие застигло его врасплох, ибо глаза ризничего широко распахнулись.