— А я-то думаю, что там у вас происходит.
— Ничего не происходит. И если ты кому-то заикнешься об этом хоть словом, то вылетишь из Линкольнс-Инн быстрей ошпаренной вороны, — шутливо пригрозил я, желая снять напряжение.
Барак понимающе улыбнулся и кивнул.
— Кстати, о воронах, — заговорил он. — Не кажется ли вам, что в лице Билкнэпа у вас появился конкурент? Может, он вовсе и не болен, а просто пытается вызвать по отношению к себе женскую жалость?
— Билкнэп заинтересуется женщиной лишь в том случае, если она сделана из чистого золота и ее можно взвесить и распилить на кусочки.
Мы посмеялись.
Барак, снова став серьезным, спросил:
— Вы сумеете наладить отношения со старым мавром?
— Не знаю, но буду стараться. Точно так же, как ты с Тамазин.
— Я должен возвращаться к ней, — со вздохом сказал он и встал, а потом добавил: — Спасибо.
— Джек, помнишь, в Йорке ты рассказывал мне, как разрывался между своей прежней — разгульной и полной приключений — жизнью и желанием остепениться? Ты выбрал последнее и свил гнездышко с Тамазин. Ты сделал свой выбор, перестал быть одиночкой и решил делить жизнь с другим человеком. Ты всегда был смелым и должен найти в себе решимость, чтобы открыться ей.
Барак задержался у двери.
— Тут нужна храбрость совсем иного рода, — невесело усмехнулся он. — Очень немногие имеют два этих вида смелости в необходимой пропорции.
Посланец из дворца Ламбет появился, когда все мы уже улеглись, готовясь ко сну. Я еще не спал и, лежа в кровати, прислушивался к приглушенным голосам, доносившимся из комнаты Барака и Тамазин. Они снова ругались. Перепалка прекратилась, только когда снизу донесся тяжелый стук в дверь.
Нам с Бараком было приказано незамедлительно явиться к архиепископу Кранмеру.
Мы торопливо оделись, взнуздали лошадей и поехали по темным улицам города к причалу Уайтхолла, где нас ждала длинная лодка, чтобы перевезти нас на другой берег Темзы. Дождь прекратился, и лунный свет посеребрил пустынную водную гладь.
Нас повели к кабинету Кранмера. Когда мы подходили к дверям, с противоположного конца коридора появился незнакомый мне чиновник, сопровождавший Харснета. По виду коронера несложно было понять, что его тоже выдернули из постели.
Архиепископ сидел за своим письменным столом. Лицо его носило следы крайней напряженности и усталости, под глазами набрякли серые мешки. Лорда Хартфорда не было, но зато сэр Томас Сеймур в своем очередном павлиньем наряде стоял у стены, скрестив на груди руки. Весь его вид выражал нетерпение.
Я рассказал им о стычке с лжеторговцем.
— Вы не смогли определить его личность? — спросил Харснет после того, как я закончил.
— Нет, он был умело замаскирован.
— У Годдарда на носу была большая бородавка, — напомнил Кранмер.
— Я ее не увидел, но она могла скрываться под фальшивым носом.
Некоторое время Кранмер пребывал в молчаливой задумчивости, а затем повернулся к сэру Томасу.
— Расскажите им про новости из Хартфордшира, — велел он.
— Я отыскал Кайнсворт без особого труда. Это маленькая деревенька, расположенная всего в миле от Тоттериджа. Глава магистрата знает все про семейство Годдарда. Оно обитало в особняке, стоящем на окраине, и в свое время являлось довольно состоятельным. Но отец Годдарда был беспробудным пьяницей и потерял все, что имел. К тому моменту, когда тридцать лет назад отец умер, земли Годдардов уже были распроданы. Сам Годдард и его мать ютились в доме. По-видимому, она была женщиной достойного воспитания и стыдилась того, что с ними произошло. Повзрослев, Годдард отправился в Вестминстерское аббатство, чтобы стать монахом. Старуха, его мать, жила в доме затворницей, пока не умерла три месяца назад, после чего он и унаследовал особняк.
— Как раз в это время Годдард съехал с лондонской квартиры, — протянул я. — Вот, значит, где он находился.
Я сделал глубокий вдох.
— Сейчас он там?
— Судя по всему, он то появляется, то исчезает. Вчера его видели едущим по дороге в Лондон. Мы ждали его возвращения целый день, но только после полуночи из трубы дома показался дым.
— Значит, он там, — подытожил Кранмер.
— Учитывая расклад времени, он вполне мог быть тем самым «торговцем», — предположил я. — Мы схлестнулись с ним, когда уже вечерело.
— Да.
— Так давайте же схватим его! — Голос сэра Томаса звенел от возбуждения.
— Не торопитесь, — унял его пыл архиепископ Кранмер. — Что еще говорят о нем соседи?
— Говорят, что он недружелюбен и не желает иметь никаких дел с местными жителями. В деревню он не ходит, а припасы ему отправляют на дом. Кстати, дом, глядишь, вот-вот рухнет.
— Значит, деньги у него все же есть? — спросил Харснет.
— Кое-какие водятся.
Я невольно подумал о бедняках, приходивших к Годдарду, чтобы продать свои зубы.
— Вы видели дом? — осведомился Кранмер.
— Я рассмотрел его из укрытия. Это было просто, поскольку он окружен деревьями. Настоящий особняк, который когда-то, несомненно, выглядел весьма солидно, но со временем одряхлел и пришел в упадок. Все ставни закрыты. Дом окружает запущенный разросшийся сад, а дальше начинаются леса. А вот еще одна любопытная деталь.
Сеймур помолчал, собираясь с мыслями.
— После смерти матери Годдард разогнал нескольких ее старых приживалок. В деревне это вызвало волну возмущения.
— Итак, в настоящее время он находится в особняке совершенно один? — уточнил я.
— Да. Я оставил у дома своего человека для скрытного наблюдения, а сам со слугой поспешил сюда.
— Этот глава магистрата… — заговорил Харснет. — Ему можно доверять?
— Думаю, да. Он производит впечатление здравомыслящего человека.
— Вы не сообщили ему о том, что сюда вовлечен я? — резко спросил Кранмер.
— Нет, милорд. Я сказал лишь, что это государственное дело величайшей секретности.
Кранмер удовлетворенно кивнул, после чего обернулся к Харснету.
— Сэр Томас предлагает сейчас же послать туда вооруженный отряд и взять дом штурмом.
— Так давайте сделаем это. — Харснет горько усмехнулся. — Неудивительно, что мои поиски в Лондоне и соседних графствах ничего не дали. Стоило мне раскинуть сети чуть дальше, и…
— Не казните себя, вы сделали все, что могли, — утешил коронера Кранмер.
Он повернулся к сэру Томасу.
— Сколько людей вы можете предоставить?
— Дюжину, милорд, — уверенно ответил тот.
Я видел, что ему льстит находиться в центре внимания.