Прислонившись к стене, Редвинтер устремил на меня вопросительный взгляд. Сержант Ликон стоял чуть поодаль, опираясь на пику.
— Бродерик выглядит далеко не лучшим образом, — заявил я. — Он очень бледен. В камере душно, и это его губит. Ему необходим свежий воздух.
— Завтра он прокатится в карете и хорошенько проветрится, — усмехнулся Редвинтер.
— Я не уверен, что он в состоянии выдержать все тяготы пути.
— Ваше мнение никого не волнует, — отрезал тюремщик. — Существуют правила, и я не собираюсь их нарушать.
— Отправляя меня сюда, архиепископ Кранмер предупредил, что однажды своими попечениями вы уже довели заключенного до смерти, — отчеканил я, глядя прямо в глаза Редвинтеру. — Если это повторится вновь и Бродерик не доедет до Лондона живым, я бы не хотел оказаться на вашем месте.
Я полагал, что слова мои вызовут у тюремщика приступ ярости, но он лишь кивнул и растянул губы в улыбке.
— Мне не в чем себя упрекнуть, мастер Шардлейк. Ошибиться может каждый. К тому же сейчас обстоятельства совсем иные. Хотите, я расскажу вам, как и почему умер тот арестант?
— Рассказывайте, если считаете нужным.
— Это случилось семь лет назад, — неторопливо начал Редвинтер. — Король тогда недавно женился на Анне Болейн. Так вот, в Лондон явился монах из какого-то монастыря в Хертфордшире и начал поносить короля на улицах. Он громогласно вещал, что за разрыв с Римом король будет проклят Богом. Разумеется, его схватили и доставили к архиепископу, однако он отказался назвать имена покровителей, которые предоставляли ему кров и пищу. Бывший ваш патрон, Кромвель, хотел отправить монаха в Тауэр и при помощи пыток сделать его разговорчивее. Но архиепископ решил оставить его в башне Лоллард. Он не сомневался, что тюремный холод остудит пыл еретика и развяжет ему язык. Монаха доверили моим попечениям, приказав обращаться с ним без всякого снисхождения и вытянуть из него как можно больше сведений.
— И что же?
— Старый еретик оказался на редкость упрямым и дерзким. Он обрушил на меня потоки брани, а когда я принес ему английский молитвенник, запустил им мне в голову. Вот я и решил привести его в чувство, применив старое испытанное средство. Взял и подвесил его за руки к потолку камеры, так, чтобы он мог касаться пола лишь кончиками пальцев. Говорят, шотландцы обычно подвешивают человека за большие пальцы рук, но мне такой способ не по нраву. Суставы слишком быстро рвутся, а я хотел, чтобы у брата Фредерика было время поразмыслить над своим поведением.
Я бросил на тюремщика взгляд, исполненный отвращения, которое он, по всей вероятности, и хотел возбудить своим рассказом.
— Старому монаху пришлось воздержаться от обличений, ибо человеку, натянутому как струна, весьма трудно дышать, не то что извергать брань. Откуда ж мне было знать, что у столь рьяного еретика окажется слабое сердце. Теперь-то я понимаю: мне следовало принять во внимание его комплекцию и багровый цвет лица. Он был излишне жирен и ужасно пыхтел, когда ему приходилось подниматься по лестнице. Каюсь, я не придал этому значения, и в результате моей оплошности монах унес с собой свои тайны. Провисев всего сутки, он умер. Должен признать, архиепископ был чрезвычайно недоволен. Он даже направил меня в Тауэр на обучение. И там опытные мастера объяснили мне, по каким признакам определять, пытки какой тяжести способен вынести тот или иной заключенный.
— Кранмер направил вас на обучение к тауэрским палачам?
— Да, он более не хотел терять важных арестантов из-за моей неопытности. Теперь, решая, какой способ воздействия применить, я всегда учитываю состояние заключенного.
— И как только земля носит такого, как вы?! — бросил я.
— О, мой горбатый друг, вам стало жаль монаха? На самом деле я оказал брату Фредерику бесценную услугу. Страдания, которые ему пришлось пережить, — ничто в сравнении с четвертованием или сожжением заживо, которые неминуемо его ожидали. Так что я проявил истинное милосердие.
Я повернулся, не в силах более переносить общество этого выродка.
— Я слышал, вы беседовали с Бродериком в мое отсутствие, — произнес он мне вслед. — Об английском престоле и о правах на него. И упомянули о возможной беременности королевы.
Удивление заставило меня обернуться.
— О, солдаты, стоящие в карауле, тоже имеют уши, и я приказал им передавать мне каждое ваше слово, — усмехнулся Редвинтер. — Вы нарушили приказ, согласно которому вам запрещено вызывать арестанта на откровенность.
— Это была самая обычная беседа, — растерянно пробормотал я.
— Вот как? — Редвинтер прожег меня взглядом. — Порой мне кажется, что вы преследуете некую тайную цель, мастер Шардлейк, и ваши заботы о заключенном вызваны отнюдь не только мягкосердечием, свойственным многим калекам. Если мои подозрения справедливы, берегитесь.
Обедая в трапезной в обществе Барака, я беспрестанно повторял про себя слова Редвинтера. За соседними столами люди торопливо утоляли голод, дабы безотлагательно приступить к сборам. В трапезной было даже шумнее, чем обычно: радость, охватившая всех в предвкушении отъезда, казалось, носилась в воздухе. Наверное, в аббатстве не было человека, которому не хотелось бы вернуться в Лондон, и осуществление этого желания близилось.
Слово за словом я прокрутил в памяти подробности недавней беседы с Бродериком. Вне всякого сомнения, я не позволил себе ничего крамольного. Об осторожности я никогда не забывал, хотя у меня и мысли не было, что Редвинтер приказал одному из караульных подслушивать. Скорее всего, он подкупил солдата. Поначалу я хотел сообщить сержанту Ликону о недостойном поведении одного из его людей, но, поразмыслив, решил, что в этом нет надобности. В любом случае я более не буду рисковать и вызывать Бродерика на разговоры.
— Как вы думаете, когда мы попадем в Лондон? — прервал мои размышления Барак.
— Для того чтобы добраться до Халла, потребуется дня три-четыре. А потом еще неделя плавания. Когда мы окажемся в море, многое будет зависеть от погоды. Но все равно на корабле мы доберемся быстрее, чем верхом.
— Всю эту неделю вас никто не тревожил, — задумчиво произнес Барак. — Может, неизвестный, который на вас покушался, решил-таки оставить вас в живых?
— Надеюсь, так оно и есть. Но, честно говоря, всю неделю у меня не было ни единой спокойной минуты.
— Слава богу, через неделю вся эта скверная история кончится, — заметил Барак. — Мы вернемся в Линкольнс-Инн и снова займемся привычными делами. Сейчас даже судейская тягомотина представляется мне желанной.
Сердце мое сжалось от радости.
— Так вы решили продолжать работать под моим началом?
— Ничего лучше мне не придумать.
— Когда мы приедем в Халл, я первым делом попытаюсь добыть места на корабле для Джайлса и Тамазин. Наверняка потребуется дать кое-кому взятку. Но, между нами, я могу себе это позволить. И Джайлс тоже.