— Вам необходимо поговорить со священником, Редвинтер, — произнес я.
— Эти канальи пришлют мне католика, проклятого паписта, которому место на костре…
Голос Редвинтера упал до едва различимого шепота, он тихонько бормотал себе под нос, как это часто делают сумасшедшие.
Решив, что пока он не представляет опасности, я встал и подошел к окну. Передвигать скованными ногами оказалось чрезвычайно трудно. Я вновь подумал о том, что кошмар, преследующий любого жителя Лондона, стал для меня явью. Я заперт в подземной камере, скован цепями по рукам и ногам. Надо мной тяготеет обвинение в государственной измене, и мне неизбежно предстоит допрос с пристрастием. Одному богу известно, какие мучения готовит мне завтрашний день. Дрожь, сотрясавшая мое тело, усилилась. В полном изнеможении я закрыл лицо руками. До слуха моего доносилось лишь приглушенное бормотание Редвинтера и тихий шелест дождевых струй. Никогда за всю свою жизнь я не испытывал столь безысходного ужаса.
Я отошел от окна и, содрогаясь от холода, растянулся на койке. Час шел за часом. Редвинтер затих и, судя по всему, погрузился в дрему. Скрежет ключа в замке заставил нас обоих открыть глаза. Но то был всего лишь молодой надзиратель, который принес нам еду — жидкую похлебку с отвратительным запахом. На поверхности неаппетитного варева плавали хрящи сомнительного происхождения.
— Если хотите, чтобы кормежка была лучше, платите денежки, — заявил парень, поставив миски на пол. — Судя по виду, вы оба джентльмены. Наверняка вас будут навещать друзья.
— А разве здесь разрешены посещения? — спросил я.
— Ясное дело, разрешены, — ответил тюремщик, глядя на меня как на безнадежного недоумка. — Откуда же иначе вы возьмете деньги. Что, вы ждете гостей?
— Надеюсь, ко мне кто-нибудь заглянет, — пробормотал я, лишь сейчас осознав, как отчаянно мне хочется увидеть участливое, дружеское лицо.
— Меня посетит архиепископ Кранмер, — надменно сообщил Редвинтер. — И вместо денег все вы получите хорошую головомойку.
— Может, к вам и король пожалует? — расхохотался надзиратель.
После того как дверь за ним закрылась, Редвинтер схватил свою миску и принялся жадно пожирать похлебку. Я с трудом проглотил несколько ложек вонючей бурды, которая, казалось, тут же принялась разъедать мой болезненно сжавшийся желудок.
Время тянулось медленно. За окном начали сгущаться сумерки. Дождь по-прежнему шлепал по реке. Судя по всему, наши тюремщики используют те же средства, что и отец Редвинтера. Они заставляют нас томиться ожиданием, зная, что воображение истерзает узников картинами предстоящих пыток. Я снова растянулся на койке.
«Барак и Ренн не оставят меня в беде, — сказал я себе. — Они непременно меня вызволят».
С наступлением вечера могильный холод, царивший в камере, заставил меня позабыть обо всем. Одежда моя промокла под дождем по пути в Тауэр, и не приходилось рассчитывать, что здесь она когда-нибудь высохнет. Дождь за окном не унимался. Шелест струй становился то громче, то тише, ибо уровень воды в реке то прибывал, то убывал. Я так окоченел, что попытался завернуться в тощий тюфяк. Со скованными руками это оказалось не так просто. Тюфяк насквозь пропах мочой и потом, соломинки забились мне под одежду, вынуждая беспрестанно почесываться.
Редвинтер не издавал ни звука. В темноте я с трудом различал очертания его тела на противоположной койке. Представив, что он лежит без сна и в его воспаленном мозгу бродят бог весть какие мысли, я беспокойно заерзал. Оставалось надеяться, что сосед мой спит.
Тюфяк немного согрел меня. Я задремал, однако вскоре очнулся от холода. Небо, расчерченное квадратами оконной решетки, начало светлеть. Дождь так и не прекратился. Через некоторое время я снова забылся, погрузившись во власть невероятно отчетливых кошмарных снов. В одном из них меня, закованного в цепи, повели на аудиенцию к королю.
Он возлежал на роскошной кровати в том самом павильоне, где мы некогда имели разговор с леди Рочфорд. Ночная рубашка, в которую был облачен король, не скрывала жирных складок ужасающе грузного тела. Складки пришли в движение, когда Генрих попытался сесть. Я отметил также, что он почти лыс: жалкие остатки рыжеватых волос обрамляли круглую плешь.
— Полюбуйся, что ты наделал, мерзавец! — возопил монарх, грозно сверкнув взглядом.
Он отбросил одеяло, и я увидел на одной из его тумбообразных ног широкую черную полосу, на которой росли грибы вроде тех, какими отравился Бродерик.
— Ты дорого заплатишь за это, Блейбурн! — заявил король, буравя меня ледяными глазами, столь похожими на глаза Редвинтера.
— Но я вовсе не Блейбурн!
Я умоляюще простер к королю руки, но солдаты остановили меня, потянув за цепи. Раздалось лязганье, и наручники болезненно впились в мои запястья.
Я проснулся от собственного стона.
Боль в запястье была самой настоящей, наручник глубоко впился в мою неловко согнутую руку. Лязганье тоже раздавалось наяву, ибо кто-то поворачивал ключ в дверях. В камеру вошли оба тюремщика — толстяк и его молодой помощник. Еды они на этот раз не принесли, и лица их не предвещали ничего хорошего. Сердце мое бешено заколотилось, внутренности мучительно сжались.
Тюремщики, едва скользнув по мне глазами, повернулись к сидевшему на койке Редвинтеру. Судя по его недоуменному взгляду, со сна он не вполне понимал, где находится.
— Идемте, приятель, — сказал толстяк, заставляя его встать на ноги. — Сэр Джейкоб хочет с вами побеседовать.
— Никуда я не пойду! — воспротивился Редвинтер. — Я ни в чем не виноват! Это Малеверера надо допросить с пристрастием! А я — верный слуга короля и архиепископа Кранмера. Пусти меня немедленно, болван!
Он попытался вырваться, но тюремщик отвесил ему хорошую оплеуху, затем схватил за волосы и заглянул прямо в глаза:
— Прекрати дурить, приятель! Иначе мы потащим тебя волоком!
Редвинтер, оглушенный ударом, сразу притих и позволил вывести себя из камеры. Оказавшись в коридоре, он пришел в себя, ибо до меня донеслись его пронзительные вопли. Судя по всему, тюремщикам все же пришлось тащить его волоком, а он, упираясь скованными ногами, призывал проклятия на голову Малеверера и грозил тюремщикам страшными карами. Я сел на койке, стараясь унять дрожь.
«Вскоре они придут за мной», — вертелось у меня в голове.
Прошло несколько часов.
Снова начался прилив, шлепанье дождя по речной воде стало громче. Прежде мне рассказывали: иногда вода поднимается так высоко, что заливает камеры и заключенные тонут. Впрочем, подобная смерть страшила меня ничуть не больше, чем дыба и прочие орудия пыток. Со странным чувством страха и ожидания я наблюдал, как серые волны плещутся все ближе от зарешеченного окна. Скрежет ключа в замке отвлек меня от этого занятия.
«Настал мой черед», — с замиранием сердца понял я.