Председатель снова перебил его:
— Столь серьезное обвинение, сформулированное подобным образом, является преступлением. Налагаю на тебя штраф в десять мин. Стража, исполняйте!
Двое наемников, несших караул в Народном собрании, направились к Дионисию, не столько чтобы истребовать с него сумму, конечно, при нем не имевшуюся, сколько чтобы арестовать его.
Филист тут же встал со своего места и, подняв руку, закричал:
— Я заплачу, продолжай!
И тут же поручил своему слуге уладить возникшую проблему. Тот на глазах изумленного председателя отсчитал десять мин.
— Обвиняю их в измене, — возобновил свою речь Дионисий, — так как, практически одержав решающую победу над врагом, мы были остановлены им в самый разгар битвы, в силу отданного им приказа к отступлению. Они предали нас, воспользовавшись нашей дисциплинированностью, чтобы открыть варварам путь к спасению, на которое они, казалось, уже не могли и надеяться.
Крики, овации, одобрительные возгласы раздались со всех сторон. Видимо, многочисленные группы членов Братства, выражая свое воодушевление и негодование, заражали ими и сидевших рядом.
Тем временем председатель, сбитый с толку этой нескончаемой речью и необычностью происходящего, с тревогой наблюдал за тем, как истекает вода в клепсидре, ожидая момента, когда, согласно регламенту, он сможет наложить на оратора новый штраф, еще более значительный.
— Двадцать мин! — рявкнул он, как только верхний резервуар опустел, даже не обращая внимания на то, о чем именно Дионисий говорил в этот момент.
— Оплачено! — прокричал Филист, поднимая руку.
Снова гул среди присутствующих — словно они находились на стадионе и подбадривали своего кандидата в чемпионы, — а Дионисий продолжал свою безудержную тираду, припоминая наиболее яркие моменты сражения, неразумные решения, трагическое совещание с представителями городских властей, абсурдный приказ об эвакуации. Не опустил он в своем рассказе и полученное ими сообщение о том, что корабли карфагенян якобы встали на якорь в Панорме, в то время как они, напротив, готовились напасть на ни о чем не подозревавший сиракузский флот. Без колебаний он возложил ответственность за эту ложную весть на Дафнея и его окружение, в душе уверенный, что это обвинение является истинным, а отсутствие у него на данный момент доказательств является второстепенным, незначительным обстоятельством.
Голос председателя с каждым разом терял свою уверенность, хотя он и продолжал назначать все более высокие штрафы, неизменно оплачиваемые из кошелька Фи-листа. Создавалось впечатление, что он бездонный. Присутствующим же казалось, что или достигло своего апогея одно из самых напряженных заседаний Народного собрания, или они стали свидетелями аукциона, где самый востребованный товар — истина.
Наконец председатель сдался и позволил Дионисию беспрепятственно упражняться в своем нелицеприятном красноречии. Его слова воспламеняли души, воспоминания и описываемые сцены трогали сердца, заставляли трепетать, негодовать, кричать от ярости, от досады, от гнева.
Почувствовав, что присутствующие на его стороне, он закончил свое выступление с уверенностью в том, что теперь ему ни в чем не будет отказа.
— Граждане! — уже не говорил, а провозглашал он. — Варвары сровняют с землей и наш город тоже, хотя мы и нанесли поражение армии Афин, ваших жен будут насиловать у вас на глазах, ваших детей обратят в рабство, замучают до смерти и изрубят мечами. Я знаю, на что они способны, я сражался с ними, убивал их сотнями, чтобы спасти наших братьев из Селинунта, Гимеры, Акраганта, но любви и храбрости одного человека недостаточно, чтобы избавить родину от нависшей над ней опасности. Вы, рискующие своими жизнями на поле боя, вы, держащие в руках щиты и копья, должны избирать военачальников не на основе ценза и общественного положения, а по личным заслугам! Призываю вас заочно приговорить упомянутых мной бесчестных полководцев, предавших нас и продавшихся врагу, к пожизненному изгнанию или даже к смерти, если они осмелятся вернуться в город без вашего на то позволения, а потом избрать тех, кого вы уважаете за доблесть, — тех, кто всегда сражался с честью и отвагой, кто ни разу не бросил щит и не обратился в бегство. Именно такие люди должны повести вас и наших союзников в бой. Раз и навсегда положим конец этой постыдной чреде поражений и кровавых трагедий! Как могут варвары-наемники одерживать верх над храбрыми и дисциплинированными гражданами, если только не при помощи предательства? Скажу вам больше: наши правители ни на что не годны и не заслуживают того, чтобы оставаться на занимаемых ими должностях. Прогоним их раз и навсегда и выберем тех, кого считаем достойными нашего доверия!
Народное собрание огласилось громкими восклицаниями, так что Дионисию и Филисту с трудом удалось восстановить спокойствие. Вскоре Гелорид поставил на голосование предложение о заочном приговоре военачальникам-предателям. Как только оно было принято огромным большинством голосов, он зачитал присутствующим список кандидатов на высшие военные должности. По большей части там значились малознакомые имена, не считая Дионисия, получившего почти единодушную поддержку.
Он покинул зал заседаний в полдень, под всеобщие рукоплескания, став самым влиятельным человеком в Сиракузах. Остальные новоявленные полководцы являлись лишь его тенью и были обязаны ему всем, в том числе и своим избранием.
Три дня спустя Дафней и его товарищи получили копию протокола этого заседания, в ходе которого они приговаривались к изгнанию. Дионисий официально вступил в должность верховного главнокомандующего и предстал перед армией в блестящих доспехах, украшенных серебром и медью, держа в правой руке копье, а в левой — щит с изображением горгоны с окровавленными клыками. Приветственные крики и рукоплескания воинов достигли храма Афины на акрополе и звучным эхом отразились от массивных бронзовых ворот.
Подвергшиеся изгнанию сиракузские военачальники отправились в Генну и обосновались там в ожидании лучших времен. Теперь они, несомненно, поняли, что испытывали сотни, если не тысячи их сограждан, лишенных родины лишь потому, что их политическая группировка потерпела поражение. Дафней занялся было подготовкой своего возвращения, но однажды, в конце зимы, его нашли мертвым в собственном доме. Поговаривали, что кто-то из членов Братства казнил его по приказу Дионисия.
Последний тем временем упрочивал свою власть в городе, дабы, согласно своим представлениям, продолжать военные действия. Всякого рода ограничения и рамки мешали ему.
— Ну, каково при демократии-то? — заметил ему как-то Филист во время очередной встречи.
— Я хочу победить, а для победы мне нужна вся полнота власти.
— Она была у Диокла в Гимере и у Дафнея в Акраганте, но оба они проиграли.
— Они проиграли из-за своей неспособности. Обладай они большей властью — все окончилось бы еще хуже. Со мной такого не случится. Клянусь тебе, я знаю, что делать, я все четко себе представляю. Помнишь ту ночь в Геле?