Могу сказать тебе, мама, что не знаю, кто он в действительности. Но я знаю точно, что Критолаос перед смертью разговаривал с ним, он знает тайну проклятого меча, он знает, где находится оружие царя Аристодема. Пришло время, когда я должен определить свою судьбу: Карас вернется, и тогда я буду знать. На все вопросы, которые я задавал себе в течение многих лет, пытаясь вспомнить взгляды, слова, жесты… я должен получить ответ. А ты мама? Ты тоже что-нибудь скрываешь от меня?
— О нет, сын мой, я всегда рассказывала тебе все, даже сейчас я рассказала тебе все, что знала. У нашего народа принято, что все решают мужчины, и никогда — женщины; они заботятся обо всем, что включает в себя общее благополучие дома. Но я уверена, что однажды Карас вернется, и в тот день все мы узнаем, что мы должны сделать.
— Мама, — сказал Клейдемос, — я покинул горы десять лет тому назад, чтобы найти свой путь, но судьба, к сожалению, не позволила мне преуспеть в моем поиске. Хотя я и узнал многое другое. Многое. Что было неизвестно мне, сейчас ясно и понятно: те, кто бросили меня еще малышом, любили меня, хотя законы города никогда не позволяли им проявлять свою любовь. Мой брат, Бритос, в душе был искренний и щедрый человек, он тоже любил меня. Я встретил Павсания, одного из самых замечательных людей Эллады, я узнал, в чем заключалась его мечта: я думал, что он сделает возможным, чтобы я спас свою спартанскую кровь, освобождая из долгого рабства народ Критолаоса.
Сейчас я в растерянности, потому что я остался один. Я не знаю, кому я могу доверять среди равных Спарты, я не уверен также, что могу доверять илотам, окружающим меня. Мне рассказали, что некоторых из них принудили или убедили шпионить за мной в пользу эфоров и старейшин. Мама, сейчас, когда ты здесь, скажи мне, кто среди народа гор против меня, а кто со мной.
— Трудно и сложно ответить на те вопросы, которые ты задал мне, мой сын, — ответила женщина, — возможно, потому что есть и такие, кто любят Талоса-волка, но ненавидят Клейдемоса-дракона.
Клейдемос встал и пристально посмотрел на нее неподвижным взглядом.
— Я то, что я есть, мать! Боги дали мне два рождения, двух матерей и два имени. Они сделали меня сыном двух заклятых врагов, я не буду больше ни рыдать, ни склонять свою голову. — Его глаза засверкали, хотя он и помрачнел, голос был твердый и решительный. — Боги должны указать мне мой путь! Что же касается людей, то те, кто знают меня, понимают, что я не способен на двуличие и предательство. Они знают, что я страдал, как собака, и не боюсь смерти.
Мне только нужно знать, если бы только ты могла сказать мне это, кого я должен остерегаться и с кем можно говорить, не опасаясь предательства. В этом доме у меня есть слуга, его зовут Алес…
— Я хорошо его знаю, можешь полностью доверять ему, без опасений. Именно он предупредил нас, чтобы мы были настороже, когда криптии нанесли нам визит той ужасной ночью. Карасу никогда бы не удалось принести Бритосу доспехи его отца без помощи Алеса. Он один из старейшин нашего народа, и люди прислушиваются к его словам.
— Он рассказал мне, как верно служил моему отцу Аристарху, что он был преданно и искренне привязан к моей спартанской семье.
— Можешь поверить ему. Он мудрый человек, он любит храбрость и правду везде, где бы они ни встречались. Возможно, он сможет понять тебя лучше кого-либо, потому что он знал и Критолаоса, и Аристарха.
— А как же ты, мама? Ты можешь понять меня?
— Боги пожелали, чтобы у меня не было своих детей, — ответила она, поднимая седую голову, — но, мой сын — ты… ты — мой сын…
Ее серые глаза наполнились слезами.
Короткий зимний день подходил концу, тень горы опустилась на дом Клеоменидов, как гигантская лапа. Она протянулась по равнине, над домами, над ледяными водами Еврота. Она невидимкой прокралась между домами Спарты, пока не поглотила акрополь и гордые стены Дома Бронзы.
* * *
В лунном свете офицер криптии инспектировал свой отряд: пятьдесят человек верхом на конях, легко вооруженные для быстрых, решительных действий.
Все главные илоты, представляющие народ гор и народ равнин, встречались на заброшенной мельнице около мыса Тенар.
Он хотел найти среди них человека, которого он пытал и лишил глаза в подземном застенке Дома Совета.
У них были приказы истребить всех вместе; говорили, что рабы готовили бунт. Ни один из них не должен уйти живым, чтобы, наконец, илоты поняли, что нет никакой надежды на получение свободы. Они обречены на вечное рабство.
Он подал сигнал и пронесся галопом по темным улицам Киносуры, и далее поскакал к дороге на Амиклы, и отряд всадников следовал за ним.
Была почти полночь, когда он остановил своих людей у подножья холма, на котором стояла заброшенная мельница.
Операция проходила удачно, луны не было видно, в темноте его людям удалось успешно подкрасться к строению. Они могли бы окружить его, оставаясь незамеченными. Но когда он подал команду спешиться, залаяла собака, за ней другая, и так, пока вся местность не огласилась собачьим лаем, эхом разносившимся по округе.
У илотов с собой были пастушьи собаки, они тревожно залаяли, подавая сигнал опасности. Лошади заартачились, забили копытами по земле и заржали.
Их всадники от неожиданности почти потеряли возможность управлять скакунами.
— Пусть идут! — закричал офицер. — Мы окружим их позднее. А сейчас — вперед, не дайте им улизнуть!
В это время уже предупрежденные шумом илоты уходили из строения в противоположном направлении, ища в темноте убежища, но место, выбранное ими, было покинутое и бесплодное, — скалистая южная оконечность Пелопоннеса, выступающая в море и обдуваемая со всех сторон ветрами.
Совсем не далеко от них, на самом конце мыса возвышался храм Посейдона Эносигея, морского божества, призванного охранять мореплавателей, когда они огибали мыс Тенар, увенчанный огромными скалами.
Беглецы кинулись в священное строение, чтобы найти там убежище, но их мечты на спасение оказались тщетными: подошли солдаты криптии и быстро окружили священную колоннаду.
Илоты отошли к алтарю и оставались там, как просители, вверяющие свои жизни в руки бога, умоляющие о защите. Спартанцы колебались, глядя на них, и повернулись к офицеру, ожидая приказа.
Но он вытащил свой меч и приказал наступать. Воины ринулись на невооруженных людей и жестоко убили их. Мечи неумолимо опускались, безжалостно погружаясь в клубок тел, ломая кости, пронзая обнаженные груди.
Кровь струилась и растекалась по священному камню алтаря. Колоннада храма огласилась отчаянными воплями и проклятиями, смешанными с бешеным лаем собак и ржанием лошадей, которые в ужасе убегали в ночь.
Офицер вошел в храм и вышел с двумя горящими факелами, чтобы осветить участок земли. Картина, представшая перед ним, была настолько ужасной, что, хотя он был и приучен к виду крови, он почувствовал, что у него начинается рвота. В темноте, его люди убивали не с точностью воинов, а с жестокостью мясников.