Хмурый день быстро погас. Рубиновая змея, извиваясь, ползла за дальние холмы, туда, где плыло над Москвой воспаленное зарево, как мрачное знамение. Голодная, ослабевшая от долгого пешего перехода, Сашка брела по течению рубиновой реки. «В Москву! В Москву!» — выстукивало в пустоте ее сердце. Облупившийся указатель: «Детский лагерь „Солнышко“ — 4 км» — торчал у дороги, как покосившийся крест.
Свернув на заснеженный проселок, Сашка пошла в глубь лесной полосы. Она шла на место своих мук за новой болью. За этой болью скрывалось что-то неразгаданное, до конца не прочитанное ею, позабытый урок. Она должна была уничтожить этот испорченный файл. Ноги сделались ватными, и каждый шаг давался ей с трудом, но, едва переставляя ноги, она шла туда для закрепления какой-то тайной клятвы и еще, чтобы, сжав кулаки, спросить у безымянного, у Вездесущего: за что зачеркнул душу, как черновой набросок, и как жить ей теперь с такой душой?
Она и сама до конца не понимала, зачем повторяет свой путь сквозь ржавые адские челюсти. Кованые створки со встающим солнцем были распахнуты. В синей зимней мгле Сашка прошла между рядами гипсовых статуй, укрытых снежными шапками. «Мальчик с кроликом» прижимал к груди безголовую тушку, однорукая девочка силилась отдать ему пионерский салют. Эти попарно выстроившиеся мертвецы, как стражники, молчаливо приветствовали ее возвращение.
Дом с обвалившимся порогом пялился в темноту. Сашка толкнула разбухшую дверь, обвела глазами стены и потолок, обрывки тряпок под ржавой кроватью. Из коридора она стащила куски деревянной мебели. С размаху грохнула об пол стул и из обломков сложила пирамиду. Щелкнула зажигалкой. Отсыревшее дерево плохо горело. Она сбивала с пола куски строительного вара и бросала их в новорожденный костер. Она кормила огонь клочками ваты из проношенного ватника. И огонь принял жертву. Когда заполыхал пол, Сашка спрыгнула через окно в снег. Следом повалил густой горький дым. Дощатые стены занялись изнутри. Где-то на крыше ныла жесть, истязуемая очистительным пламенем. Через несколько минут рухнули стропила. Крыша осела вниз, и все строение сложилось как карточный домик. Сашка протягивала руки к огню и не чуяла пламени, словно тело ее было из железа или мертвого камня. Глядя в бешеный, ликующий огонь, она заставила себя вспомнить все, до самых мелких подробностей. Пламя вилось как смерч, вычищая ее память. Огонь долго вылизывал обломки. Из рассыпавшихся углей победно взошла раскаленная железная кровать, она алела в сумерках, как ложе Люцифера. Сашка понуро сидела у огня, пока не изошел последний жар. Широко открытыми глазами она смотрела в огненный колодец: «Тот, кто владеет чашей, не погибнет и не умрет, но получит от Царя все, о чем ни попросит…» Чаша, ее звала чаша. Она выжила, а значит, все еще владела этим сокровищем.
Остаток ночи и весь следующий день она шла уверенно и споро, не чувствуя усталости, отгоняя сосущий голод. Вновь стемнело, когда она добралась до дорожного трактира. Пахло жареным мясом, в темноте тлел мангал с шашлыками. Здесь же крутилась стая поджарых дворняг. Кавказец, орудующий у мангала, протянул ей жареный ошметок. Собаки, завидев мясо, запрыгали, подняли визг. Сашка презрительно отвернулась, слушая, как позади нее собаки с урчанием рвут мясо.
Приметив на стоянке грузовик с московскими номерами, Сашка решительно залезла в крытый брезентом кузов и сжалась на холодном полу. Ей снилось, что она лежит на обжигающем песке Истрии, и Илья бережно втирает в ее кожу ореховое масло для загара. Он рассказывает ей сказку о принцессе, потерявшей платье и превращенной злым волшебником в чудовище, но от этого не преставшей быть принцессой.
Очнулась она от увесистого пинка… Хриплый голос долдонил о документах. В темноте ничего нельзя был рассмотреть. Сашка приподнялась на локтях, в проеме кузова маячили силуэты милиционеров. С треском оторвав ворот ватника, ее выволокли из машины. Это называлось задержанием до выяснения личности. В промерзшем милицейском уазике Сашка окончательно очнулась и принялась оправлять перышки. Через несколько минут милиционеры по телефону свяжутся с Ильей, и он сразу же приедет за ней на их машине… Как же все просто…
Ее отвезли в отделение и определили на ночлег в камере с решеткой вместо стены. На железной лавочке напротив «парилась» задержанная; ее крепкие ноги в блестящих облегающих сапожках перегородили половину камеры. Глаза в слегка смазанном гриме уставились на Сашку с оценивающим прищуром. Девка была еще свежая, румяно-прокаленная на дорожных ветрах и бесшабашно-веселая.
— Ну что, будем знакомы? Я — Светка-Конфетка. А ты откуда? С трассы сняли?
Сашка молча кивнула.
— Плечовка, что ли?
— Нет…
— Да ты не дрейфь, подруга. Часа через два отпустят. Повезло. Я эту смену знаю, на саксофоне сыграем и по хатам. А бывает бац! И вторая смена…
Конфетка достала из сапога заныканную сигаретку.
— Начальник здесь выпендривается… конкурсы красоты устраивает. Голые девки раком полы моют, а эти козлы всем отделением шуточки отпускают. Ой, сегодня же День милиции. А я-то думаю, куда все подевались. Один сержантик шестерит, очко дерет перед своими паханами!
— Это как, «на саксофоне»?
— Ты чего, подруга, с дуба рухнула? Ну ладно, если ты такая правильная, старшой тебе все покажет и расскажет. Он здесь царь и бог.
Часа через полтора за Светкой пришел сержант и под локоток, почти уважительно препроводил куда-то.
Сашка осталась одна. Изредка мимо нее мелькали тени, на миг загораживая волшебное действо, творящееся прямо среди вонючей и выстуженной дежурки. Экран телевизора помаргивал и вздрагивал. Звук был выключен, чтобы не мешать треску и нытью милицейского матюгальника. В сиреневых вспышках мелькали яркие напомаженные лица. Острая зудящая судорога прошла вдоль ее позвоночника, отдалась в коленях и пальцах рук, Сашка впилась глазами в экран.
Щурясь от вспышек фотокамер и сияния мощных юпитеров, Илья резво поднимался по ступеням мраморной лестницы. При крупных планах его лицо поблескивало от пота, и было заметно, что черный фрак немного узок в плечах. В руках Ильи подрагивал букет алых и белых роз. На вершине мраморной пирамиды его ожидала ослепительная блондинка в голубом искрящемся платье…
Почти теряя сознание, Сашка смотрела в яркую бездну экрана.
— Чего расселась, давай на выход, горюха… Подруга за тебе похлопотала…
— Я никуда не пойду, пишите протокол задержания.
— Пойдем, пойдем, там тебя уже и адвокат дожидается. Кому сказал?
Милиционер приподнял Сашкину голову за подбородок и присвистнул. Был он добродушный и весь мягкий, как растаявший пластилин. И руки у него были мягкие, липкие, пластилиновые.
— Первый раз, что ли? Тогда понятно… Эх, горюха ты, горюха…
Сашка на заплетающихся ногах двинулась за милиционером по коридору, туда, куда увели победно улыбающуюся Светку.
Она узнала их сразу: дебелого, грязно-рыжего хряка и черного, похожего на обезьяну, ординарца-водителя. Оба сидели в креслах рассупоненные, красные. На полу между кресел стояла ополовиненная бутылка водки.