– Не гони! – угрожающе засопел Главшпан.
– Гонят олешек по тундре и дерьмо по трубам. А это Аристотель!
– Блатуешь, чушка, когда блатные спят? – буром попер на него Главшпан, и кодлак сгрудилась плотнее вокруг главаря, передавая ему всю свою жажду крови и трусливую агрессию.
Якут шагнул почти вплотную к Главшпану, не вынимая рук из карманов, он изучал бледное лицо Главшапана с трясущейся гузкой вместо подбородка и парой свинцовых пуль, загнанных под лоб.
Подголоски сунули в руку Главшпана обрезок арматуры – увесистый стальной прут, не меньше двух сантиметров в поперечнике.
– Наваляй ему по полной! – науськивал Малява.
Взвесив стержень в руке, Главшпан прикинул тяжесть удара.
– Сдохни, придурок! – Арматурина взвилась над головой Якута, но тот успел перехватить занесенный штырь.
– Отдай игрушку, – миролюбиво, почти ласково, попросил он, но что-то в его голосе заставило всю кодлу попятиться.
Якут левой рукой выкрутил штырь из кулака Главшпана и, легонько толкнув его в грудь, сбил с ног. Главшпан попробовал подняться, но от упругого толчка снова упал навзничь. Не понимая, что происходит, он поднялся и вновь упал под напором воздушных волн от пасов Якута. Со стороны это походило на игру в мячик, где мячиком служил Главшпан.
Наконец Якуту надоело забавляться, и он вполне реальным хуком справа свалил Главшпана в снег, и на глазах у замершей кодлы не спеша и по возможности аккуратно завязал у него на шее стальной штырь. Легированная сталь извивалась в его руках как мягкая проволока. Главшпан выл и беспорядочными рывками попробовал сорвать железный галстук.
Якут помог Бате подняться, собрал рассыпанную чагу и отвел его к костру, брошенному «малолетками», потом притащил охапку лапника, пособил стянуть вымокшие валенки и повесил их на рогульки сушиться.
– Проверка… – простонал Звягинцев. – Будут искать…
– Не волнуйся, отец, сегодня о нас с тобой никто не вспомнит…
Вскоре к костру приковылял Главшпан, за ним высыпала непривычно робкая кодла.
– Развяжи, – рыдал Главшпан, тиская ржавый профиль.
– Извини, развязать не могу, хотя и узел простой, – подбрасывая в костер дрова, ответил Якут. – Извинись перед старшими, тогда подумаю…
Скуля и глотая слезы, Главшпан провыл извинения.
– Бля буду! – закончил он свои излияния.
– Будешь, будешь… – успокоил его Якут и сдернул с шеи развалившийся надвое прут.
Ближе к ночи к костру прибился сбежавший из барака Малява. Глядя влюбленными глазами в загадочные щелки Якута, он протянул ему неслыханную роскошь – сигарету «Ява». «Яву» в Петрецово курил только начальник лагеря, и происхождение этой сигареты наверняка было опасным и романтичным. Малява принес закопченный котелок для чая и пару промороженных хлебных паек.
– На, завари. – Звягинцев протянул Якуту чагу.
– Сырая – не заберет… – засомневался Малява.
– А ты попробуй!
– Добро! – Якут бросил горстку в котелок с талым снегом.
Когда густой, как торфяная вода, чай был готов, Якут вынул из кармана горсть черных, круто присоленных сухариков.
– На, хапни. – Якут протянул Звягинцеву железную кружку и сухари. – Пей молча, – отбросив привычную мягкость, приказал он, – потом сухариками заешь… Пей и весь свой Род поминай! Его силой и поправишься…
После Якут осмотрел его, как опытный доктор.
– Ты, Батя, только не шевелись. Ребро у тебя сломано… Давай полечу…
Якут закурил «Яву» и раз и другой дохнул душистым дымом на синеватые кровоподтеки и помазал своей слюной.
– К утру заживет, – пообещал он, – ты лежи здесь у костра, а я буду дрова подбрасывать.
– За что сел? – чувствуя, как затихает и сворачивается в клубочек боль в груди, спросил Звягинцев.
– Статья сто девяносто первая, часть вторая, – привычно выдал свой «расстрельный букет» Якут.
– Поясни, – напрасно напрягая память, попросил Малява.
– За пять кило рыжухи, – наслаждаясь дымком «Явы», не сразу ответил Якут, он курил заветную сигарету уже второй час, но табак все не убывал.
– Золота? – не поверил Малява.
Якут кивнул:
– Едва «пыжика» не дали по совокупности! У нас ведь как? За десять грамм – пять лет отсидки.
– Откуда столько? Повезло? – загорелся Малява.
– Работал я бульдозеристом в артели «Яна», – со вздохом ответил Якут. – Янинский карьер вскрывал, срезали мы макушечку, первинки сняли, и поперла наверх червонка – красная ртуть; верный признак, что золото близко, но до песочка так и не дошли. Валит наверх киноварная руда… Красивая, стерва! Но бесполезная…
Начал я к ней присматриваться и скумекал, как побочный минерал на пользу обратить. Взял сковородень и натопил ртути, сколько за раз получилось. Ртутная мазь – самое первое спасение от «розочки». Народ ко мне косяком пошел, с «Изумрудного» и с дальних приисков лечиться приезжали. Держал я ртуть в литровом термосе: надежно и удобно. А она тяжелая: в пять раз тяжелее воды, как раз около пяти килограмм и было. Только видишь ли какое дело, через месяц-другой открываю я термос, а там золото! Еще тепленькое, точно недавно отлитое!
Малява слушал, раскрыв рот и встопорщив юные розовые уши.
– Это мне потом на этапе один бывший химик объяснил, что теоретически золото из ртути получить можно, – продолжил рассказ Ворава. – Англичане после войны попробовали: взяли пятьдесят килограммов ртути и четыре года ее в ядерном реакторе крутили. Золота получилось даже больше, чем полагали: почти семьдесят пять килограмм!
– Значит, ты сам «светишься», почище ядерного реактора, – заметил Звягинцев.
Якут пожал плечами.
– А как замели? – с горящими глазами спросил Малява.
– Ну, куда я пойду с литровым слитком, а выбросить жалко. – Якут припрятал неубывающую «Яву» в карман бушлата. – Решил я ее при первом удобном случае сдать, завернул в тельничек и под сиденье бульдозера заныкал, да, видно, кто-то на меня стуканул; короче, приехал ментовоз, мы тогда «Рабочий полдень» слушали, концерт по заявкам радиослушателей. Ну, меня по чьей-то «заявке» и повязали, и концерт в ШИЗО устроили, и о чудесах в термосе петь заставили. Потом из конторы подкатили, предложили сотрудничать и в интересах страны ртуть в золото перегонять. Опер так и не смог понять, что это не я, а через меня! – продолжил Ворава. – И в неволе, а паче того насильно, они от меня ничего не добьются…
– А откуда у тебя сила такая? – выспросил-таки заветное Звягинцев, речь Якута радовала его позабытым народным ладом и живым дыханием, скрытым под дребезжанием «блатной музыки».
– Да как тебе сказать… Я ведь до Урала на Енисее жил, школу жизни проходил у одного шамана, потом он меня в горы отвел, к остякам…