И тут во мне просыпается мое второе я: слепое и жадное, как личинка хруща. Я жестоко завидую Маркелу. Я хочу всего и сразу: белую яхту, синее море и любви красотки с атласной кожей. Мне трудно дышать от нахлынувшей ненависти к его богатству и удаче, словно он и вправду любимчик богов. Как начинающий историк смею утверждать, что история — есть повторение одного и того же мифа, а отдельная жизнь часто повторяет земную историю. В эту злую минуту во мне оживает Каин, смертельно ужаленный змеем зависти в мозолистую пятку.
— Ты чего встрече не рад? А исхудал-то как! — пыхая жаром, как былинный Тугарин-змей, Мара мнет мои бурлацкие плечи.
Сам Маркел дебел и рыж. Его раздутые ноздри и бесцветные глаза навыкате напоминают библейского золотого тельца в пустыне Синая.
— Познакомься, брателло, это Маша, моя невеста.
Девушка скользит с качелей и подает мне зацелованную Варяжским морем ладонь. И я, обычно нордически спокойный, вместо дружеского пожатия, нежно касаюсь губами солоноватой жилки на ее запястье.
Да, в этой пташке есть все, что способно разбередить меня. И еще этот загадочный, русалочий взгляд, где на самом дне спрятана печаль и женская тайна.
Первым делом я оглаживаю шевелюру и вспоминаю, что небрит, хотя ей на это плевать. Этот рыжий минотавр ни словом не обмолвился о том, что будет не один, когда зазывал меня отпраздновать день рождения и искупать в шампанском новую яхту. Значит, кроме презентации «Мертвой головы», намечалось нечто вроде помолвки на волнах. Но вряд ли Маша знает, что Маркел каждую очередную пассию представлял друзьям как «невесту». Ну, ничего, еще узнает!
— Ну, братец-кролик, чем занимаешься?
— Пишу исторические новеллы.
— О как! И много платят?
— Не много.
— Историю курносой Расеюшки, этой уездной Татарии уже не исправишь и заново не напишешь. Советую вместо всякого хлама сочинять детективы. За писателей, за «совесть нации»! — балагурил Маркел, а я уже жалел, что отозвался на его приглашение.
— Кстати, о пчелках! — Мара вальяжно потянулся и зевнул. — Я тут затеял новый рекламный проект. Заказчик — ювелирная кампания «Де Брис». Представь себе сто голых телок, одетых только в бриллианты, рубины и изумруды. Камушки — это круто! Сейчас я открываю собственное дело, — доверительно шептал Маркел. — Бриллианты — это нетленка! В ближайшее время драгоценности вырастут в цене круче нефти! Так что, Иванушка-дурачок, лови момент и чаще советуйся со старшим братом. Я вижу будущее!
Откровения Мары давили свинцовой правдой. Долгое время я был уверен, что Мара всегда получает завтрашнюю газету. Некое сверхъестественное чутье приводило его к месту событий за несколько минут до начала очередного стихийного бедствия, захвата, штурма, пожара, взрыва или обрушения. За его кровавую свежатину дрались ведущие информ-агентства мира. Но Мара забросил оперативную журналистику и уже несколько лет «жил для души»: снимал «обнаженку» для мужских журналов и затевал скандальные проекты.
— В этом мире все имеет цену, а значит, и продается… — Мара закончил зажигательный спич и залил его жар пивом, крякнул, почесал волосатое брюхо и отправился в кают-кампанию, где за бамбуковыми жалюзи скрылась Маша.
На берегу трещал высокий ритуальный костер. В мореных бочках обреченно скребли крабы. Вокруг столиков мотыльками кружили официанты, яростно «давили песняка» пригашенные «звезды» и несколько напрочь обезжиренных девиц ритмично покачивались в объятиях солидных спутников. В вечернем небе вспыхивал салют. Мара в тельняшке и черной пиратской бандане, размахивая початой банкой пива, живописал скоростные достоинства своей новой яхты.
В сумерках к костру подошла Маша. Пламя костра красило ее лицо отблесками пожарищ: тени ресниц дрожали на ее щеках и горькая морщинка в уголках юных губ стала заметнее.
О, Боги, сжальтесь и откройте мне: что такого особенного есть в моем названом братце, чего нет во мне, ну кроме денег, конечно? Да, я не скоро забуду эту девчонку с золотисто-русой косой через плечо и такими глазами, что если долго глядеть в них, то вспоминаются прошлые жизни: зарева костров у Непрядвы, конское ржание за Сулой, ночной туман в росных луговинах и иконописные лики на стенах деревянных церквей.
Ни хмельные гости, ни я сам, трезвый как стеклышко сначала не поняли, что происходит. Из распахнутых дверей четырех черных джипов бесшумно, уверенно и стремительно, как в кино, вываливаются боевики в черной униформе. Автоматные очереди и одинокие выстрелы в воздух сливаются со взрывами петард, а резкие «люди в черном», окружившие пикник, кажутся участниками карнавала. Гром команд перекрывает вопли тамады.
— Всем лицом вниз! Это захват!!! — ревет мегафон.
Толпа шарахается в стороны, освобождая арену для мрачного представления, и тут же обреченно замирает. Группа захвата валит прикладами замешкавшихся. Официант, пытавшийся бежать, падает навзничь и судорожно бьет ногами. Все это я вижу, приподняв голову от земли, сбитый наземь и затоптанный табуном гостей.
Автоматные очереди рвут шелк вечернего неба. Маркел плашмя летит на песок, получив увесистый пинок под зад. Маша, упав на жениха, закрывает его от выстрелов растопыренными «крыльями», как малиновка огромного жирного кукушонка. Вот это любовь!
«Люди в черном» заламывают руки Маше и оттаскивают ее подальше от «жениха».
— Эй, горилла, отпусти девушку! — успеваю крикнуть я и получаю отрезвляющий удар прикладом.
Именинника поднимают с песка и ставят на ноги. Мара тихо воет, его брутальное мужество выдыхается вместе с винными парами:
— Циклоп, я все верну, Циклоп… — Мара дрожит, как гора холодца. От близкого выстрела он оседает на колени.
— Молчать, гнида! Козел опущенный!
На запястьях Маркела щелкает металл. Мара близоруко подносит к глазам толстый золотой браслет часов, украшенный алмазами. В руках главаря взрывается шампанское, боевики гогочут как безумные и стреляют короткими очередями в испуганно сжавшееся небо.
Главарь снимает с лица маску с прорезью для глаз: режиссер «черного розыгрыша» мрачен и страшен, а свирепое выражение его единственного ока устрашило бы любого Одиссея.
— Прошло время постановочных кадров, только кровавые драмы и съемки вживую! Посмотрите, как прекрасна жизнь, друзья! — вопит тамада.
Лихое одноглазое чудовище от души желает подмокшему имениннику «семи суток под килем», вместо жизненно необходимых всякому яхтсмену «семи футов» и разбивает шампанское о борт «Мертвой головы».
Бледный, всклокоченный Мара принимает поздравления с днем рождения от своих партнеров по бизнесу. В четырех развеселых автобусах, спрятанных за дюнами, Циклоп привез новомодное шоу «Мертвая голова». Праздник «зажигают» стриптизеры обоего пола, наряженные эсэсовцами. В фуражках с лихо заломленной тульей и в галифе с декольтированными ягодицами, они явно намерены продолжить садистские выходки Циклопа. Приунывшее было общество быстро взбодрилось, и праздник завертелся с новой силой, словно в муравейник плеснули рюмку хереса.