Кстати, в день убийства некий гражданин Пакистана был задержан дорожной инспекцией на Симферопольском шоссе и сразу отпущен. Паспорт на поверку оказался поддельным, но поймать его вторично не удалось. Похоже, он дал хорошую взятку. Я сразу догадался, что в хлеб впечатано послание и запросил Симферополь. У них там есть специалисты по криптографии. Оказалось, что на хлеб нанесены руны, но не обычные, а какие-то особенные, короче, расшифровать текст не удалось.

— А можно увидеть это печное изделие?

— Оно в моем сейфе.

Я посмотрел на часы: до автобусного экспресса в столицу Крыма оставалось полтора часа, и я не стал настаивать на повторном освидетельствовании вещдока в пользу еще одного бокала «Крымского».

— Этот Тайбеле странно закончил свою карьеру, — следователь оказывал мне полное доверие, рассказывая подробности дела. — Я запросил о нем спецархив в Москве. У разведчиков кое-что имелось на вашего чудака!

— А почему чудака?

— Он в последние годы по здравницам ходил, фокусы показывал, но не за деньги, а из любви к искусству. А за месяц до смерти такое отчудил, что если дать делу ход, поместили бы его в местную психушку на полный пансион. Странный был старик. Стая дельфинов у него была своя, ручная. Бывало он на берегу сядет, тросточкой по воде водит, а дельфины, как в цирке по кругу плавают, выпрыгивают из воды и сальто крутят!

И все бы ничего, да на той неделе депеша из Москвы пришла. «Центральный архив ФСБ сообщает…» Если непредвзято посмотреть — ничего особенного, обычная анонимка времен застоя, но если вдуматься…

Через полчаса мы продолжили наш «симпозиум», что на языке древних римлян означает «чинное возлияние», в кабинете Леонова. Письмо анонима не было перлом этого жанра, но дышало неподдельной злобой:

Москва.

Комитет Государственной Безопасности.

Главному.

От доброжелателя.

15 июня 1958 г.

«Довожу до вашего сведения происшествие, имевшее место быть на гастролях цирка-шапито. По преступному умыслу оно не попало в газеты и не обсуждалось общественностью. Во время представления шапито знаменитый факир Оскар Тайбеле вынул из своего волшебного сундука отрезанную женскую голову и с полминуты демонстрировал ее зрителям, вернее, сам разглядывал ее на глазах потрясенного зала. В рядах началась паника, свет погас, и когда спокойствие все же было восстановлено и на арену выпустили дрессированных медведей, публика продолжала покидать зал. Деньги за испорченный иллюзион администрация цирка не вернула, выдав возмущенным гражданам контрамарки на заключительное представление.

Попрошу проверить все вышеизложенные факты и сделать необходимые выводы.

P. S. Рубин на факирской чалме этого чудодея, возможно, похищен из Гохрана.

Аноним»

— Стукачок еще старого закала. Такие в тридцать седьмом половину страны в лагеря отправили… А вот и та самая лепешка, — следователь достал из сейфа экзотический артефакт.

Я долго разглядывал лепешку из муки грубого помола с загнутыми вверх краями. Вся ее поверхность была испещрена чертами и резами, как новгородская береста. На всякий случай я попросил у Леонова фотографию лепешки, надеясь на досуге заняться ее расшифровкой.

— У вас есть флэшка? — поинтересовался Леонов.

Я молча кивнул.

— Ну, тогда нет проблем.

Он достал цифровой фотоаппарат и сделал несколько снимков, под разными ракурсами поворачивая «коржик» в свете настольной лампы:

— Готово!

Мы скачали фотографии на флэшку, и я продолжил расспросы.

— А что же отчудил старичок перед своей безвременной кончиной? — поинтересовался я, надеясь месяца за два состряпать из этого всего приличный детектив.

— Письмо написал самому Президенту.

— РФ?

— А какому еще, не Ющенке же… Да еще «передать в собственные руки». Пусть спасибо скажет, хотя он уже ничего не скажет, что мы его самого никуда не передали.

— А это письмо, где оно?

— В спецотделе. Там таких писем знаешь сколько… Мы с ним по-дружески побеседовали, но старик совсем чокнулся. «Обладаю, — говорит, — тайной мирового значения. Выдайте визу на проезд до Тибета». Ну, в общем, как в песне: «Отпустите меня в Гималаи!»

— Да, неприятное совпадение: едва человек заявляет о тайне, как вскоре умирает.

— Старенький он был, восьмой десяток разменял, заговариваться начал, отсюда и всякие тайны.

Через полчаса, после трех тостов, когда я еще ближе узнал этого милого человека, я даже признался ему, что пробовал писать детективы, но пока не нашел своего золотоносного героя: мечущего искры обаяния, невозмутимого мужественного красавца, русского «терминатора», взламывающего пин-коды и неприступные женские крепости. Я честно искал «реального пацана» среди братков и юных отказников, среди исполняющих свою карму ментов и следаков, но ни один не зажег священного огня ни в моей душе, ни в сердце читателя.

Нагруженный наследством Тайбеле и сосудами с кровью виноградных лоз, я едва пролез в автобус и теперь с недобрым предчувствием посмотрел на короб бумаг.

Глава 4 Цирк имени Сталина

Как огонь, подвижный круг.

Люди — звери, люди — гады…

М. Волошин «В цирке»

Крымская ночь — как женщина южных кровей — теплая, ароматная, с привкусом молодого вина на ярких губах. Пыльный поезд «Крим» покачивается, как огненный змей, готовый рассыпать искры и взлететь в небеса, или это я пошатываюсь, в последний раз глядя в мерцающее небо Тавриды.

Теперь я могу надолго забыть о провонявших уриной плацкартных местах в конце вагона и передвигаться со всеми удобствами в классе «люкс», но игристая радость быстро выдыхается, уступая место дорожной скуке.

Едва поезд набрал скорость, я открыл мемуары Тайбеле и «сломал печати».

Рукопись была обернута в старую цирковую афишку, изображавшую синеглазого блондина, принца дамских грез. Златокудрый Лоэнгрин был одет в цилиндр и черный лоснящийся фрак с пышным жабо и хризантемой в петлице. В руке зажаты три карты: тройка, семерка и туз. Белая перчатка оттеняет непорочность намерений, в роковом прищуре — грусть провидца и одиночество гения. На плече, свесив розовый хвост на атласный лацкан, примостилась белая мышь.

Афишка гласила:

Оскар Тайбеле

Сеанс прямого видения

ДК «Прожектор»

11 ноября 1959 года. 19 часов.

Поезд присвистнул, вагон мягко качнулся и поплыл в прошлое. Я раскрыл рукопись, заранее опасаясь стариковских бредней:

«Друг мой неведомый, дальний и бесконечно близкий!

Я отдаю на твой суд исповедь закоренелого праведника, принесшего в мир больше зла, чем убийца и насильник. В этой страшной сказке — слепок времени, в котором мне довелось жить и любить.