Три года спустя — с помощью Дейва — я перешел в издательство «Харлоу Тыосон». Они только недавно открылись, но их броские, ярко оформленные справочники уже можно было найти в каждой кухне, отделанной пробковой плиткой, в каждой ванной, отделанной сосновой вагонкой, и в каждом «Рено-4», раскрашенном в яркий, кричащий цвет. Вот уже пять лет я работаю там редактором и не жалею об этом. Мне очень нравится в нашем издательстве; мы не грыземся с коллегами из-за денег и из-за служебного положения, мы общаемся с приятными, интересными людьми и выпускаем хорошие книги. Например, сейчас я работаю над альбомом по итальянскому Возрождению: репродукции картин и жизнеописания художников на основе труда Вазари. Тони — который возражает против того, что у художников есть какая-то жизнь, помимо их творчества, — уже придумал название глав: Буонарроти буянит. Леонардо лебезит. Сандро сосет. Мазаччио мажет — и так далее. С Тони никогда не обходится без «так далее».
— Чем ты там занимаешься, Крис, во время своих прогулок?
(Когда-то я бы ответил — и при этом довольно искренне, пусть и немного уклончиво: «Я мышцы подкачиваю, чтобы доставить тебе удовольствие», или что-нибудь вроде того. Но я давно отказался от вредной привычки говорить полуправду, равно как и от общения на уровне метакоммуникации: [135] заманчиво в теории, но ненадежно на практике.)
— Наверное, думаю.
— О чем? — Мне показалось, что она слегка огорчилась. Как будто понимала, что ей стоит заняться тем же, но у нее нет на это времени.
— Ну, в основном о серьезных вещах.
— ?..
— Так, о разном. О прошлом и будущем. В общем, о разном. Мирская исповедь себе самому. Я молюсь, люблю и веноминаю.
Снова — грустная, чуть встревоженная улыбка. Она подошла и поцеловала меня. Я рассудил, что ее желание поцеловать меня происходило на уровне метакоммуникации.
— Я тебя люблю, — прошептала она, дыша мне в плечо.
— Я тебя тоже люблю.
— Хорошо.
— Я даже согласен тебя любить восемь раз в неделю.
Она рассмеялась. Я где-то читал, что даже дурацкие шутки воспринимаются между супругами как хорошие шутки.
Еще один обнаруживающий список, который я для себя составил. Перечень причин, почему я женился на Марион.
Потому что я в нее влюбился.
А почему я в нее влюбился?
Потому что она была (есть) чуткая, умная, симпатичная.
Потому что она не использует любовь как способ познания мира: она не рассматривает любимого человека (тут я имею в виду себя) как инструмент для получения информации.
Потому что она не сразу легла со мной в постель, но и не томила меня слишком долго, руководствуясь какими-то идиотскими принципами. А потом, когда мы переспали, она не жалела об этом.
Потому что иной раз мне кажется, что в глубине души я ее побаиваюсь.
Потому что, когда я однажды спросил: «Ты будешь любить меня вечно, несмотря ни на что?» — она ответила: «Ты что, больной?!»
Потому что она была единственным ребенком в состоятельной, благополучной семье. Может быть, деньги и не поддерживают пламя любви, говорит Оден, — но они хорошо его разжигают.
Потому что она с пониманием относится к тому, что я составляю дурацкие списки вроде вот этого.
Потому что она любит меня.
Потому что, если фраза Моэма — о том, что трагедия жизни заключается не в том, что люди умирают, а в том, что они перестают любить, — верна, то Марион — такой человек, с которым, даже если любовь пройдет, все равно что-то останется в качестве компенсации.
Потому что я ей сказал, что люблю ее, и пойти на попятную уже нельзя. И не подумайте: никакого цинизма. Считается, что брак должен строиться на безупречной правде, и если это не так, то рано или поздно это обнаружится. Я лично в это не верю. Брак уводит вас от правды, а вовсе не приближает к ней. И здесь опять — никакого цинизма.
Теперь мы не так часто видимся с Тони. Мы по-прежнему скучаем друг без друга, но оба понимаем, что наши пути разошлись. После Марокко он пару лет прожил в Соединенных Штатах (от кейфа к кичу, как он сам это определил); потом вернулся в Англию, взялся за изучение философии и сделался академическим обозревателем, причем его критика была всегда очень жесткой; он опубликовал сборник стихов и две книги эссе и постепенно вдарился в народную политику. Сейчас он живет с девушкой, чье имя мы никак не можем запомнить, в самом скромном квартале Кенсингтона. В последний раз, когда мы приглашали его к себе в гости, мы сказали ему, чтобы он приходил со своей «женой». Но он сказал, что придет один.
— Жаль, что Келли не смогла прийти, — сказала Марион, когда мы засели за аперитив.
— Кейли. Ну, понимаешь, мы с ней считаем, что у каждого есть право веселиться отдельно — со своими друзьями.
— То есть тебе не хочется, чтобы она с нами знакомилась? Или она сама не хочет знакомиться? Или что?
Тони, похоже, слегка удивился. По-моему, он считает Марион скромницей, потому что она почти всегда молчит.
— Нет. Наверное, ей было бы интересно с вами познакомиться. Просто у нас у каждого свои друзья.
— А ты ей сказал… что мы ее приглашали?
— Вообще-то нет.
— То есть нам уже точно не суждено с ней познакомиться?
— Марион, не будь такой нудной, — скривился Тони. — Тут, кажется, все понятно.
— Да, все понятно. Пойду-ка я лучше накрою на стол.
Мне стало неловко за Тони; между нашими редкими встречами я успевал забыть, какой он упрямый и несговорчивый. Воплощенный дух противоречия. Впрочем, стоило лишь посмотреть на нас, чтобы понять, что каждый из нас собой представляет. Я был в пуловере без воротника, вельветовых брюках и в туфлях «Hush Puppies». Тони — в джинсах «от кутюр», в джинсовом жилете, в рубашке из «мятой» ткани и охотничьей куртке с капюшоном. Его волосы лоснились — может, от геля, но скорее всего он их просто давно не мыл. А в его поношенном рюкзачке, я так думаю, было много всего, чего мне никогда бы не понадобилось. Он по-прежнему выглядел этаким смуглым еврейским живчиком, который бреется по два раза на дню; хотя я заметил, что он стал выщипывать волоски на переносице — в том месте, где у него когда-то срастались брови. И еще у него изменилась манера речи: произношение осталось таким же, но грамматика и словарь стали более просторечными.
В принципе я предполагал, что Тони будет настроен воинственно и агрессивно — такими мы были в школе. Но мне и в голову не приходило, что он устроит «великую битву принципов» по поводу обычного приглашения в гости. В общем, после обмена едкими любезностями мы уселись за стол. Эми сидела на своем высоком стульчике слева от Тони, с желтым слюнявчиком на груди. Тони устроил настоящее представление по этому поводу: надел свою куртку и отодвинулся на несколько дюймов вправо — «из зоны досягаемости плевка», как он это назвал.