Другие чувствовали себя скорее польщенными. Агенту в Гамильтоне, Онтарио, удалось рекрутировать в Ллойдз сорок с лишним канадских врачей и дантистов. В Англии вербовщик по имени Робин Кингсли, у которого отец играл в Кубке Дэвиса за Британию, воспользовался своими уимблдонскими связями, чтобы залучить в синдикаты Лайм-стрит целую раздевалку Имен: Вирджинию Уэйд, Бастера Моттрема и его отца, Марка Кокса, а также жену бывшей первой ракетки Британии Роджера Тэйлора. В 1983-м представитель Кингсли добрался до Моттрема в тот момент, когда тот умывался в ванной после проигрыша парного матча на Уимблдоне. Через десять лет ему пришлось умыться гораздо серьезнее: многие лайм-стритские Имена числились в синдикатах, вовлеченных в финансовые пирамиды LMX, и столкнулись с тем, что их убытки достигают £2 миллионов у каждого. В те времена наживка, на которую клевали группы вроде теннисных звезд, выглядела довольно убедительной: сейчас-то вы молоды, но, весьма вероятно, доел игл и пика своего благосостояния — так почему бы не подумать о том, чтобы ваша куча денег работала на вас и после того, как вы зачехлите свою ракетку? Кроме того, то были 1980-е, эпоха миссис Тэтчер; новые деньги были столь же хороши, как старые, и в этом отношении Ллойдз становился более демократичным. Финансовые условия для вступления смягчились, и на нарушения правил смотрели сквозь пальцы. (Теоретически вы не имели права указывать свое основное жилье в качестве имущества, которое вы декларировали, но Ллойдз охотно принимал вместо этого банковскую гарантию, а поскольку банковская гарантия основывалась на налоге на ваш дом, результат оказывался приблизительно тем же самым.) В Ллойдз хлынули новые деньги. Но одно из отличий старых денег от новых состоит в том, что новые деньги имеют свойство быть более хрупкими. У потомственной денежной аристократии денег обычно больше, чем у нуворишей, — преимущество, когда вы сталкиваетесь с понятием неограниченной ответственности. Более того, обладатели потомственных состояний, дольше имея дело с Ллойдз, скорее могли оказаться в более надежных и более доходных синдикатах. Новые деньги имеют обыкновение вести себя менее благоразумно — и оказываться более легкой добычей. В начале 1980-х, когда развернулась дискуссия о нравственной ответственности в Ллойдз, один андеррайтер жестоко — или реалистично — опустил своих коллег последнего призыва следующим образом: «Если бы Господь не хотел, чтобы их стригли, Он не сделал бы их баранами».
Однако для большинства посторонних наблюдателей Ллойдз в 1980-е был историей успеха: растущее членство, увеличивающиеся доходы, старинная институция, приспособившаяся к современному миру, — символическим доказательством каковой адаптации стало воцарение компании рынка в новых стенах. Здание Ричарда Роджерса, открытое в 1986 году, производит впечатление роскошной архитектурной феерии: это исполненная изящества фабрика денег с самым большим в тот момент атриумом в Европе. Построенное на основе принципов хай-тека, энергосбережения и максимальной эластичности пространства, оно — как центр Помпиду — сконструировано шиворот-навыворот: вся система газовых труб, водопроводных коммуникаций и лифтов вынесена наружу, за счет чего внутри освобождена просторная полость, не загроможденная никакими опорными элементами вспомогательного назначения. Здесь намеренно нет характерных для центра Помпиду ярких цветовых мазков: не считая тусклой желтизны стильных немецких эскалаторов, капельки красного на пожарных колоколах и зеленых цифр, обозначающих этажи, краски приглушены, а мягкое освещение, похоже, позволяет максимально сосредоточиться на таинстве производства денег. Как рассказал мне один человек из компании Ричарда Роджерса: «В сущности, нам было сказано, что мы можем выбирать любой цвет, который нам нравится, до тех пор, пока он будет серым». Результат спровоцировал, вполне предсказуемо, то, что называется «перепалка», в которой, не менее предсказуемо, приняли участие несколько журналистов-неспециалистов, брызжущих слюной по поводу современной архитектуры и подхалимски предвосхищающих реплики принца Уэльского. Также он спровоцировал и пару недурных шуток. Ллойдз, говорили, начался в Кофейне и кончился в кофеварке. Еще говорили, что Ллойдз стал единственным зданием Лондоне, у которого все кишки наружу, а все жопы — вовнутрь.
В сером ангаре, где куются состояния, восседают неброско одетые андеррайтеры, нарушающие заповедь «ничего, кроме серого» разве что своими полосатыми зонтиками для гольфа. Между «ячейками» — так называются андеррайтерские столы с толстыми кожаными лотками для документов — колготятся брокеры; они предупредительно дожидаются своей очереди, словно шестиклассники, ловящие глазами взгляд учителя. Гул здесь приглушен, никто не приветствует друг друга радостными возгласами — словом, не обнаруживается ничего такого, что позволило бы сравнить процесс заключения страховых сделок с контактными видами спорта. Мерцают мониторы компьютеров, собеседники — напористые, но учтивые — обмениваются начертанными карандашом иероглифами; звуки тонут в глухом бурлении тестостерона: из 3593 нынешних «штатных членов» — агентов, андеррайтеров и брокеров — только 118 женщин. Мелкая сошка — которой по чину положено носить ливреи, так что их здесь называют «официанты» — тоже все сплошь мужчины, являет собой одно из разбросанных там и сям напоминаний о традиции Ллойдз. Самое известное из них — колокол с «Лутины», занимающий в главном торговом зале центральное место; он упакован в занятное сооружение из красного дерева, нечто среднее между соборным балдахином и стойкой, из-за которой выглядывала мадам в старорежимных французских ресторанах. Колокол был снят в 1857 году с застрахованного Ллойдз корабля ее величества Lutine, и с тех пор согласно ритуалу в него ударяют один раз, если случилось несчастье, и дважды, когда приходит хорошая новость. Метрах в двенадцати от центра на широком аналое красного дерева покоятся две книги кораблекрушений, вплотную друг к другу. В левой, которую заполняют роскошным гусиным пером, отмечаются несчастья недели вот уже в течение 100 лет; в правой, несколько менее нарядной, ведется список утрат, понесенных на протяжении текущей недели. 19 июля современная книга кораблекрушений показывала в подведомственных Ллойдз океанах «ясно». Ничего, о чем следовало бы сообщить за неделю — и так с понедельника, 12-го, когда были зарегистрированы следующие события: «Zam Zam», Сент-Винсент и Гренадины, моторный катер водоизм. 1588 тонн, год постройки 1966, покинут в тонущем состоянии 12 гр. Сев. шир., 49,45 гр. вост. долг. 9 июля Радио Бахрейн». И, ниже, менее стандартный эпизод: «Наш 308» голландская плавучая землечерпальная машина (драга), взрыв в машинном отделении, повреждено в значительной степени, зацепило мину у Острова Цинг Йи, Гонконг, 25 Февр., урегулировано как последовавшая в результате войны конструктивная полная гибель. Водоизм. 5613 тонн, построено 1968.
Наверху, на одиннадцатом этаже, — еще один корпоративный красный уголок: зал в стиле Адама [134] , перемещенный из уилтширского Бовуд Хауса и вмонтированный в современное ллойдовское здание в качестве актового зала Комитета. Оригинальный интерьер дополнен лепными украшениями на стенах, люстрами, картинами, столом комитета и креслами — в цветовой гамме, не имеющей никакого отношения к серому; по периметру вьется галерея, позволяющая прогуливаться вокруг зала, наблюдая за событиями внутри. На зал в стиле Адама можно посмотреть как на красивый символ: здесь, в замечательных исторических декорациях, внутри архитектурного кокона, изолированного от наружного мира, собирается Комитет Ллойдз. Положа руку на сердце, однако ж, символ этот без каких-либо усилий можно перевернуть с ног на голову. В сущности, это помещение только выглядит как антикварное, а на самом деле по полной программе напичкано современными приспособлениями: скажем, люстры здесь управляются специальными дистанционными пультами; там из пола выдвигается огромная ширма, здесь картина вдруг разворачивается на шарнирах — и превращается в проекционный экран. Рассмотренный под таким углом зрения, этот зал больше похож на логово Голдфингера, чем на музей-заповедник.