Я взялась на край портьеры и замерла. Я пыталась убедить себя в нелепости своих подозрений. Ну как Влад может появиться в спальне Жужанны, когда там ночует Дуня, а окна надежно защищены чесночными гирляндами?
И все же мне было не побороть предчувствия опасности. Я осторожно отодвинула край портьеры и приникла к узкой щелочке.
В небе висел тусклый серп ущербной луны. Постепенно мои глаза привыкли к темноте. Лужайка внизу была пуста. Я уже собиралась опустить портьеру и отчитать себя за пустые страхи, как вдруг заметила, что у Жужанны открыты ставни.
Я присмотрелась, но из-за темноты мне было не разглядеть, открыто у нее окно или нет. Я придвинулась еще ближе и почти уткнулась носом в стекло.
Из лабиринта теней выскочило что-то темное и рычащее и ударилось в окно почти рядом с моим лицом. Причем это было проделано с такой силой, что стекло треснуло.
Из моей груди вырвался крик. Волк (да, это был волк!) присел на задние лапы и прыгнул снова. Я отчетливо видела прижавшуюся к стеклу волчью морду с оскаленной пастью, полной острых желтоватых зубов. Я испугалась до крайности.
Отбросив край портьеры, я бросилась к двери, но та уже отворилась сама. На пороге стоял Аркадий, сжимая в руке револьвер, как будто он ждал нападения и заранее вооружился. Он оттеснил меня назад, заслонив собой. Сообразив, что опасность исходит от окна, он отдернул портьеру. В этот момент волк прыгнул снова, ударив по раме и задев стекло.
Аркадий выстрелил в темноту. Револьвер дернулся в его руке, а сам он попятился назад. Зазвенели осколки. В стекле образовалась дыра с острыми, зазубренными краями. Я была уверена, что муж убил волка, и потому ожидала услышать предсмертный вой или рычание. Однако за окном было тихо. Я была слишком напугана, чтобы подойти поближе, но удивленное, недоумевающее лицо мужа красноречиво свидетельствовало о том, что зверь исчез. Аркадий распахнул раму, высунулся из окна и, держа револьвер наготове, оглядывался по сторонам. Я тоже подошла, стараясь не поранить босые ноги об осколки, и заглянула ему через плечо.
Волк словно испарился. Зияющая дыра в стекле да следы слюны – вот и все свидетельства его нападения.
Аркадий повернулся ко мне. Вынуждена признаться, что мои перевозбужденные нервы не выдержали, и он впервые увидел меня бьющейся в истерике, словно перепуганная девчонка. Я понимала, какое это тягостное зрелище для моего мужа, и старалась остановить поток слез. Мне было стыдно, что я своими капризами добавляю ему страданий. Но справиться с судорожными рыданиями мне удалось далеко не сразу. Всхлипывая, я умоляла мужа увезти меня в Вену. Он обещал, что мы непременно уедем, но какой-то частью своего разума я прекрасно понимала: он просто хочет меня утешить. Произнося эти слова, Аркадий старался не смотреть мне в глаза.
В спальню вбежали Ион и Илона, разбуженные звуком выстрела. Аркадий быстро выпроводил их и, не зная, чем меня успокоить, заставил принять еще одну дозу лауданума. Себе он накапал чуть ли не вдвое больше, чем мне.
Но как заснешь после всего этого? Никакой обычный волк не смог бы допрыгнуть до второго этажа и пробить стекло. Я очень напугана, и не только за себя. Что ждет Жужанну? Что ждет моего ребенка?
Итак, меня предупредили.
Нет, хуже того, – меня заставили бояться. Я это поняла, когда увидела оскаленную волчью пасть и заглянула зверю в глаза. В них не было и следа бешенства.
Нет, это были дерзкие, голодные глаза изумрудно-зеленого цвета.
Он знает, что мне известно обо всех переменах, происходящих с Жужанной. Он знает, что это я настойчиво убеждаю Аркадия уехать. Своим звериным чутьем он узнал обо всем. Но и мне благодаря пробудившемуся материнскому инстинкту стало ясно: он ни за что не выпустит нас отсюда. Ни меня, ни Аркадия, ни ребенка.
* * *
ДНЕВНИК ЖУЖАННЫ ЦЕПЕШ
17 апреля
Ставни в моей спальне остаются открытыми.
Я слишком слаба, чтобы их закрыть. У меня не было сил снова повесить этот гнусный чеснок и замести все следы нашего ночного свидания. Сил и сейчас не прибавилось, а потому я просто сижу в постели и смотрю, как в окна ударили первые лучи солнца. Даже не ударили, а влились, точно растопленное масло, и потекли по сумрачной тишине спальни, храпящей Дуне и моим ногам, скрытым одеялом.
По моим сильным, красивым ногам.
Свет утреннего солнца такой яркий, такой золотистый и такой прекрасный, что у меня к горлу подступают слезы. Это последнее утро, которое я вижу.
Употребив всю свою волю, я собрала остатки сил, чтобы сделать эту запись. Я намерена оставить рассказ о своем уходе из этой жизни.
Но кому?
Я умираю. Я знаю: скоро мои легкие перестанут дышать и сердце прекратит биться. И все же я уверена: конец, ожидающий меня, – это не настоящая смерть, а состояние, в которое я перейду, – не настоящая жизнь. Я ведь знаю все, что знает он. Я с некоторой грустью готовлюсь к расставанию со своим увечным телом, хотя и понимаю: сожалеть не о чем. Но эта грусть тонет в нарастающем благоговейном трепете, нарастающей радости. Мой саван станет коконом, из которого я затем выпорхну еще более красивой и уже по-настоящему бессмертной.
Мы с ним едины, едины во всем. Минувшей ночью я заранее знала, когда, под действием его чар, уснет Дуня. Я точно знала время его появления. Освободившись от ненужной сорочки, я стояла и ждала его у окна, подставив тело лунному свету. Я протянула руки навстречу его большим, завораживающим глазам, которые любовались моей кожей, серебрящейся в лунном сиянии. Я уже заметила на ней такие же золотистые и розовые крапинки, как у него.
Он опять появился из волшебного вихря лунного света. Я молча откинула с шеи свои густые волосы, зная, что сегодня он в последний раз вкусит моей крови. Он плотно намотал длинные тяжелые пряди себе на руку и резко запрокинул мне голову. Другой рукой он обнял меня за талию.
Его зубы вновь нашли маленькие ранки на шее. Я вздрогнула, когда он прокусил мне кожу, потом вздрогнула еще раз, ощутив, как его язык быстро задвигался, помогая крови выйти наружу. И она полилась. Тогда движения его языка стали медленными, сладострастными. Он был неистов в своем насыщении, и я даже стонала от боли.
Но я не противилась, а, наоборот, позволила себе погрузиться в глубокое, удивительное забытье. Мое сердце билось от волнения, я сознавала (мы оба сознавали) его ненасытность. Он вновь вел меня на самый край удивительной чувственной пропасти, на порог смерти... и дальше, на другой край этой бездны.
Я знала, какое наслаждение испытывает он сейчас, ибо позавчерашней ночью я сама изведала это ни с чем не сравнимое блаженство – осознание абсолютной власти над жизнью и смертью других, восторг соблазнения и, наконец, утоление звериного голода. О, эта яростная, кровавая радость охоты и выбранной жертвы убийства.
Он знал, с каким нетерпением я ожидаю приближения смерти, но видел в моей душе и легкое сожаление (правда, я стараюсь всячески его подавить), ведь мне суждено покинуть эту жизнь, так и не изведав всех ее удовольствий.