— Да дело было даже не столько в цветах, сколько в выражении твоего лица. Ты словно хотел что-то скрыть.

— Я был удивлен, что она это сделала. Не могу поверить, что ты ревнуешь меня после того, как я написал столько женских портретов. Кстати, я написал миссис Рид, а от тебя и слова про нее не слышал.

— Этот заказ совсем другого рода. Он тебя полностью захватил.

— Заказ довольно необычный.

— Я же вижу — она имеет над тобой власть.

— Чепуха.

— Ты ее так и не видел? — спросила она.

— Я прихожу к ней домой и беседую с говорящей ширмой.

— Тогда почему же в твоем воображении и на твоем наброске она поразительно красива и к тому же голая?

Я остановился. Саманта сделала еще несколько шагов, а потом повернулась и посмотрела на меня.

— Не знаю. Может, она для меня как персонаж мифа, невидимая и все в таком роде. В классической живописи нагота — непременный атрибут античных богов и богинь.

— Богинь?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Вспомни картины Саботта.

Саманта на миг наклонила голову, словно перелистывая в памяти каталог его работ.

— Не припоминаю у него обнаженной натуры.

— Не может быть! — воскликнул я, но, перелистав свой воображаемый каталог, я понял, что она права. Я пошел дальше мне показалось, что, когда я стою, у меня глупый вид.

— Я тебе говорю, Пьямбо, эта женщина располагает тобой как хочет. И если ты не проявишь осторожности, то случится все, что должно случиться.

— Ничем она не располагает, — сказал я, тряхнув головой. — Кроме денег.

Воцарилось молчание — оно по-прежнему властвовало над нами, когда мы раздевались. Наконец, не в силах больше терпеть, я спросил:

— Что ты думаешь о поступке Шенца?

Саманта села на кровать и принялась снимать чулки.

— Он повел себя очень благородно. Но Шенц вдруг показался мне таким старым, будто за несколько последних месяцев постарел на целые годы.

Я был ей благодарен за то, что она приняла игру, готовая забыть предыдущий разговор.

— Боюсь, что опиум впился в него своими когтями. Шенц все больше и больше подпадает под его власть. Коварная штука.

— У вас двоих есть что-то общее — вы оба подпадаете под власть некой эфемерной материи.

Сняв визитку, я повернулся к ней.

— Прошу тебя, Саманта. Клянусь, я люблю тебя. Я предан тебе вот уже пятнадцать лет.

— Двенадцать, — сказала она.

— Не сомневайся во мне.

Она некоторое время смотрела на меня, потом улыбнулась.

— Извини, Пьямбо. Я тебе верю.

— Мы должны доверять друг другу, — сказал я, вешая визитку в стенной шкаф.

Не успел я произнести эти слова, как увидел справа от только что повешенной визитки домашнюю куртку, в рукав которой засунул свой набросок. Я даже не успел подумать, что делаю, как моя рука потянулась к нему. К счастью, я вовремя остановился, отдернул руку и закрыл дверь шкафа.

Свет мы выключили, зажгли мускатную свечку, запах которой я теперь ненавидел, и забрались под одеяла. Перед моим мысленным взором возник женский образ с наброска, перемежающийся с моим собственным видением миссис Шарбук — в лунном свете за ширмой я различал мельчайшие детали. Я не хотел прогонять эти образы и молился, чтобы Саманта поскорее уснула.

Мои молитвы, увы, не были услышаны — Саманта повернулась ко мне, и я со всепроникающим чувством обреченности отдался на волю судьбы. Мое орудие желания в эту ночь оказалось для меня таким же бесполезным, как пистолет для миссис Рид. Мне и Двойняшки были не нужны, чтобы предсказать, что этим злоключением дело не кончится и последствия у него будут самые неприятные. Правда, настойчивость была столь требовательна, что вызвала к жизни истинно американскую находчивость.

Вскоре после этого дыхание уснувшей Саманты замедлилось и стало ровным. Я полежал некоторое время не двигаясь, а когда удостоверился, что она и в самом деле спит, подождал еще несколько минут. Потом я ловко и осторожно откинул одеяло со своей стороны кровати. Контролируя каждый мускул своего тела (что, поверьте мне, было совсем непросто), я даже не сел — я воспарил. Я оставался на краешке кровати еще несколько мгновений, желая убедиться, что не разбудил Саманту. Услышав наконец за биением своего сердца ее ровное дыхание, я осторожно продолжил подниматься на ноги.

Я в буквальном смысле на цыпочках обогнул кровать и пересек комнату, уподобляясь какому-нибудь коллеге мистера Вулфа, крадущемуся по складу. Я знал, что петли стенного шкафа хуже смерти, и потому открыл их одним резким движением, чтобы не растягивать скрип. Я повернулся и посмотрел на кровать. Саманта лежала лицом ко мне, но глаза ее были закрыты. Среди висящих вещей я нащупал свою домашнюю куртку, потрогал рукав. Набросок был на месте. Я вздохнул с облегчением — у меня было предчувствие, что я его не найду. Одним резким движением я извлек свернутый в трубку лист из рукава. Здравый смысл взял верх, и я не стал закрывать дверь, не желая еще раз рисковать, тревожа петли. Потом я повернулся и пошел прочь из спальни.

Я уже совсем было вышел в коридор, но тут вспомнил, что нужно погасить свечу. Я наклонился над туалетным столиком, тихонько дунул и оказался в полной темноте.

Голос Саманты чуть не заставил меня подпрыгнуть.

— Она распоряжается тобой, Пьямбо.

Я вопреки здравому смыслу сказал себе, что она спит, что она говорит во сне, но не стал выяснять, так ли это на самом деле. Ни разу не оглянувшись, я направился прямо в мастерскую. Там я зажег свет и затопил камин, потом сел и развернул лист. Я тщательно изучил каждый его дюйм, и в моем воображении снова загорелось первоначальное видение, и орган, только что продемонстрировавший свое бессилие, теперь напрягся в готовности.

РУКИ

Когда я наконец оторвался от наброска, камин уже погас и дневной свет начинал пробиваться в мастерскую сквозь фонарь в потолке. Я вернул набросок на его потайное место и потихоньку улегся в постель. Позднее, когда Саманта проснулась, я сделал вид, что сплю. Она ушла, но я помню, что перед уходом она поцеловала меня в щеку. А потом я и в самом деле уснул, и мне снился мой набросок в сотнях непристойных сцен на холстах, развешанных по стенам главной галереи академии.

Когда я проснулся, образ миссис Шарбук потянулся за мною из сна, и повсюду я видел его проекцию (словно в живых картинках Эдисона) на фоне дня — когда я брился, бесплотный призрак заглядывал через мое плечо в зеркало, потом он перемещался за мной по гостиной, парил над толпами людей на Мэдисон-авеню. Я говорю это не метафорически и не буквально — призрак находился посредине между двумя этими понятиями. Никогда еще Саманта не была так права. Миссис Шарбук распоряжалась мной, как Солнце распоряжается Землей, а Земля — Луной. Что же касается меня, то, даже пребывая в столь плачевном состоянии, я не сомневался, что созданный моей фантазией образ отвечает действительности, и, направляясь на очередной сеанс, я весь сиял, довольный собой.