— Мои чувства трудно оскорбить, — сказал я, но угольный карандаш, стоило мне услышать эти слова, оторвался от бумаги.
— Двойняшки начали демонстрировать мне довольно живописные, так сказать, сцены. Читала я любовные романы, а также всякую непристойную дрянь, и все это переваривалось моим разумом без участия сознания. Теперь все это мне пригодилось. Я хотела оставаться под защитой ширмы, но в то же время тело мое стремилось познать мир. Вы меня понимаете?
— Вы говорите о сексуальности? — отважился я и почувствовал теплую волну, прилившую к груди и другим местам.
— Я так рада, что могу говорить с вами открыто. Ночами после представлений я в своей постели представляла себе мужские голоса из публики, они произносили слова благодарности за мои предсказания. По этим нескольким словам в моем воображении возникали настоящие мужчины. Они были такими же живыми, как и образы, навеваемые мне Двойняшками. Их руки стали моими руками. Их пальцы ощупывали меня в темноте, как пальцы слепого, и какие же удивительные открытия делались тогда!
Я слышал, как миссис Шарбук шевельнулась в своем кресле за ширмой. Потом раздалось шуршание ткани, и, если я не ошибаюсь, изменился ритм дыхания — из обычного, размеренного стал неслышно жарким.
Долгие секунды прошли в тишине. Потом послышался тихий вздох, и миссис Шарбук снова начала говорить — голос какой-то смутный, ударения в некоторых словах падают не на те слоги, непонятные паузы, потом снова тяжелое дыхание.
«Бог ты мой, — подумал я, — может, мне уйти?» Но она, несмотря на все эти трудности, продолжала свою историю, громко дыша.
— Однажды в одном из этих несчастных городков я давала первое представление. Контракт был подписан на неделю. Я выставила обезьянью лапу и получила зеленый лист, на котором был написан вопрос: «Вернется ли она?» Уже не помню, что я ответила, но, когда я закончила, джентльмен, приславший вопрос, сказал: «Благодарю вас, мадам Сивилла, вы меня спасли». Я была поражена серьезностью его тона, его способностью говорить откровенно о сердечных делах перед скоплением народа. Я продолжила представление, но запомнила его слова и в тот вечер придумала грандиозную историю об утраченной любви и страстном воссоединении. До сих пор у меня перед глазами стоит… — Ее голос сорвался, дыхание участилось.
— Прошу вас, продолжайте, — сказал я и подался вперед на стуле.
— На следующий вечер тот же самый человек задал мне тот же самый вопрос. Я дала ему ответ, больше имеющий отношение к моей выдуманной истории, чем к образам, нашептанным Двойняшками. Он, в свою очередь, тоже сказал нечто столь же чарующее, как и в первый вечер, и это еще больше пробудило мой интерес к нему. В итоге я решила, что непременно должна его увидеть. Я легко могла бы спросить у Уоткина, как выглядит этот джентльмен, но чувствовала, что мое увлечение незнакомцем в некотором роде противозаконно, а потому изобрела другой способ.
— Подождите, пожалуйста, минуточку, — сказала она, и я услышал, как ее кресло стало чуть поскрипывать, словно она раскачивалась в нем. — На третье представление я оделась в черное, завернулась в черную шаль. И еще взяла с собой на сцену шляпную булавку. Пока публика рассаживалась, свет был слегка притушен…
Послышались звуки, похожие на влажные поцелуи, а потом выдох. Будь в комнате был кто-то еще, я бы первый почувствовал смущение, но мы оставались вдвоем, и это в корне меняло дело.
— Я поднялась с кресла и проделала дырочку в материи. Эту дырочку невозможно было заметить даже с передних рядов, я же приникла к ней со своей стороны и увидела порядочный зал с довольно большим числом мест… и…
Прошло несколько секунд, заполненных только счастливым бормотанием миссис Шарбук. Когда она заговорила снова, в голосе ее прорезалась некоторая торопливость. Я оглянулся через плечо, отер пот со лба и прогнал из своих мыслей надоедливую обезьяну.
— Я нервничала, как никогда, в связи с этим представлением, надеясь все время, что человек с вопросом «Вернется ли она?» вернется. Его лист мне передали последним. Я предрекла ему будущее так, как мне об этом сообщили Двойняшки, а потом приникла к дырочке посмотреть, кто сейчас заговорит. Я увидела… я… я увидела во втором ряду красивого молодого человека, кудрявого, с аккуратными усиками. Мне хотелось, чтобы заговорил именно он. Но оказалось, что это джентльмен, сидевший в пяти креслах от того. Он встал. Был он немного старше меня, в безукоризненном твидовом костюме, с волосами соломенного цвета, румяным лицом, в маленьких очках с круглыми стеклами. Он заговорил и… о-о-о…
— О? — спросил я.
— О-о-о-о…
— Я слушаю.
— Я знала, на кого он похож. Как только представление закончилось, я бросилась из театра, опережая зрителей, вышла на улицу. Там я свернула в проулок, завернулась в свою шаль и стала ждать его. Наконец он появился, и я на значительном расстоянии последовала за ним. Шли мы недолго. Он вошел в лавчонку в нескольких кварталах от театра. Когда он исчез внутри, закрыв за собой дверь, я прошла мимо, чтобы получше запомнить место. Можете себе представить — оказалось, что это какой-то музей. «Музей финикийских древностей» — гласила табличка.
Неженский хрип донесся из-за ширмы. Потом послышались звуки, похожие на рыдания, которые снова быстро перешли в рассказ. Слова теперь срывались с ее губ с отчаянно возраставшей скоростью и громкостью.
— На следующий день… да… я отправилась туда, одевшись в свою обычную одежду. Изображала из себя приезжую из соседнего городка. Приехала на несколько дней. Хочу посмотреть музей. Завязала разговор. Он сказал мне, что он… да… археолог-любитель. Он был в Карфагене на раскопках и нашел… о-о… эти сокровища. Золотую маску… маленькую безрукую статую молодой женщины с отбитой половиной лица… камни с древними надписями… серебряную лампу с длинным носиком…
Голос ее достиг крещендо, и я вскочил на ноги. Могу поклясться, из-за ширмы раздался такой стон… мне показалось, что она сейчас испустит дух. Шторки ширмы затряслись. Некоторое время миссис Шарбук молчала, но дыхание ее было быстрым и отчетливым.
— Вы не больны, миссис Шарбук? — спросил я, обмахиваясь этюдником, словно веером.
Ответ последовал далеко не сразу, сначала ей пришлось перевести дух.
— Я редко чувствовала себя лучше.
Я услышал, как она снова изменила свое положение в кресле, потом раздался легкий шорох приглаживаемой материи.
— Так на чем я остановилась? — Голос ее снова звучал обычно.
— На лампе, — сказал я, снова садясь на стул.
— Ах да. Он оказался обаятельным человеком, очень серьезным. Говоря, он сильно жестикулировал, особенно если речь шла о движении — например, о судне, плывущем по бескрайнему океану. Он рассказал, что финикийцы в древнем мире были покорителями морей, и считал, что они совершали кругосветные путешествия. Я с напускным интересом слушала его рассказ о том, как они воевали с Римом и в конечном счете потеряли город Карфаген. Римляне уничтожили все, убили всех мужчин, увели в рабство женщин, засолили почву, чтобы она не могла больше приносить урожаев. Меня немного утомила его лекция, эта уйма дат, но мне нравилось смотреть на его руки в движении. Они были похожи на бледные листья — осенний ветер поднимает и роняет их.