— Он указал, что он специальный констебль?
— Нет.
— Так что вы не увидели причину отложить свои дела?
— Вот именно. В конторе меня ждало неотложное дело, как я ему и сказал. Тут его манера держаться изменилась, он стал вкрадчиво-любезным и высказал предположение, что раз в жизни я мог бы устроить себе денек отдыха.
— И как вы к этому отнеслись?
— Я подумал, что он совершенно не представляет себе обязанностей солиситора и какова его профессиональная ответственность. Это трактирщик может устроить себе денек отдыха, поручив наливать пиво кому-нибудь еще.
— Действительно. И в этот момент к вам подошел человек с новостью, что в округе порезали еще одну лошадь?
— Какой человек?
— Я имею в виду показание мистера Маркью о том, что к вам с ним подошел какой-то человек и сообщил, что лошадь порезали.
— Это неправда. К нам никто не подходил.
— И тут вы сели в ваш поезд?
— Не было указано никакой причины, почему я не должен был этого делать.
— Следовательно, не встает никакого вопроса о том, что вы улыбнулись, услышав, что была изувечена лошадь?
— Никакого. К нам никто не подходил. И я навряд ли улыбнулся бы, услышав подобное. Единственный раз, когда я мог бы улыбнуться, то только когда Маркью предположил, что мне следует отдохнуть денек. В деревне он известен своей ленью, а потому такой совет в его устах был очень убедителен.
— Так-так. А теперь перейдем к той части утра, когда инспектор Кэмпбэлл и сержант Парсонс явились в вашу контору и арестовали вас. Они утверждают, что на пути в арестантскую вы сказали: «Я не удивлен. Я уже некоторое время ждал этого». Вы произнесли эти слова?
— Да.
— Вы не объясните, что они подразумевали?
— Конечно. Некоторое время против меня распускались всяческие слухи. Я получал анонимные письма, которые показал в полиции. Было совершенно очевидно, что кто-то следит за мной и наблюдает за домом моего отца. Из ответов полицейского на мою жалобу мне стало ясно, что полиция настроена против меня. А за неделю-две до этого даже ходили слухи, будто меня арестовали. Полиция, казалось, была твердо намерена что-то приписать мне. Так что нет, я не был удивлен.
Мистер Вачелл потом напомнил о его предположительных словах касательно таинственного мистера Локстона. Джордж отрицал, что говорил нечто подобное или что вообще знает какого-либо Локстона.
— Обратимся к другой вменяемой вам фразе. В полицейском суде Кэннока вам предложили освобождение под залог, но вы отказались. Не объясните ли вы суду, по какой причине?
— Конечно. Условия были крайне тяжелыми и ложились не только на меня, но и на всю нашу семью. Кроме того, в тот момент я находился в тюремной больнице, где со мной обходились хорошо. И я готов был остаться там до суда надо мной.
— Так-так. Констебль Мередит показал, что вы, находясь под арестом, сказали ему: «Я не выйду под залог, и когда располосуют следующую лошадь, это буду не я». Вы говорили эти слова?
— Да.
— И что вы подразумевали?
— Только то, что сказал. На животных нападали в течение многих недель и месяцев до моего ареста, а так как я к этому никакого отношения не имел, то полагал, что они продолжатся. И в таком случае это явилось бы доказательством моей непричастности.
— Как видите, мистер Идалджи, было высказано предположение, и, несомненно, оно будет повторено, что за вашим отказом от залога скрывалась зловещая причина. Оно сводится к тому, что шайка Грейт-Уайрли, которая постоянно упоминается, хотя ее существование отнюдь не доказано, придет к вам на выручку, нарочито располосовав еще одно животное, чтобы продемонстрировать вашу невиновность.
— Я могу ответить только, что, будь я настолько умен, чтобы придумать подобный план, у меня в таком случае достало бы ума не признаваться в нем заранее полицейскому констеблю.
— Справедливо, мистер Идалджи, справедливо.
Мистер Дистернал, как и ожидал Джордж, был саркастичен и невежлив при перекрестном допросе. Он просил Джорджа объяснить многое из того, что он уже объяснял, лишь бы разыгрывать мелодраматичное недоверие. Его тактика подразумевала, что подсудимый крайне хитер и лжив и тем не менее подтверждает свою виновность. Джордж знал, что должен предоставить мистеру Вачеллу указать на это. Он не должен дать себя спровоцировать, он должен не торопиться с ответом, он должен быть невозмутим.
Разумеется, мистер Дистернал не упустил факта, что вечером семнадцатого Джордж дошел до фермы мистера Грина, и позволил себе поразмышлять вслух, почему это выпало из памяти Джорджа, пока он давал показания. Обвинитель показал себя беспощадным и когда неизбежно встал вопрос о волосках на одежде Джорджа.
— Мистер Идалджи, вы сказали под присягой, что волоски на вашей одежде появились, поскольку вы оперлись на калитку загона, в котором паслись коровы.
— Я сказал, что они, возможно, могли появиться подобным образом.
— Однако доктор Баттер собрал с вашей одежды двадцать девять волосков, которые затем исследовал под микроскопом и установил их идентичность по длине, цвету и структуре волоскам на лоскуте кожи, срезанном с застреленного пони.
— Он не сказал «идентичны», он сказал «подобны».
— Разве? — Мистер Дистернал слегка опешил и притворился, будто сверяется со своими записями. — Действительно, «подобны по длине, цвету и структуре». Как вы объясните это подобие, мистер Идалджи?
— Объяснить его я не смогу. Я не специалист по волосам животных. Я только способен предположить, как такие волоски могли появиться на моей одежде.
— Длина, цвет и структура, мистер Идалджи. Или вы серьезно просите суд поверить, будто волоски на вашем пиджаке принадлежали корове в загоне, хотя они имеют длину, цвет и структуру волосков пони, располосованного не более чем в миле от вашего дома в ночь семнадцатого?
Джордж не нашел ответа.
Мистер Вачелл вновь вызвал мистера Льюиса на скамью свидетелей. Полицейский ветеринар повторил свое утверждение, что пони, по его мнению, не мог быть ранен до 2:30 утра. Затем он был спрошен, какого рода инструментом могла быть нанесена эта рана. Изогнутым инструментом с вогнутыми сторонами. Считает ли мистер Льюис, что рана могла быть нанесена туалетной бритвой? Нет. Мистер Льюис не считает, что рана могла быть нанесена бритвой.
Затем мистер Вачелл вызвал Сапурджи Идалджи, рукоположенного священнослужителя, который повторил свои показания про то, как они делят спальню, про дверь, про ключ, про свой прострел и время, когда он просыпается. Джордж подумал, что впервые его отец начинает выглядеть стариком. Его голос казался не таким властно-убедительным, его утверждения — не столь неопровержимыми.
Джордж встревожился, когда мистер Дистернал встал для перекрестного допроса священника прихода Грейт-Уайрли. Обвинитель источал любезность, заверил свидетеля, что долго его не задержит. Это обещание, однако, оказалось грубейшим обманом. Мистер Дистернал по очереди брал каждую крохотную подробность алиби Джорджа и рассматривал ее перед присяжными, будто в первый раз стараясь сравнить ее весомость и значимость.