— Конни, — начинает он мягко, — ты когда-нибудь задумываешься о том, что происходит после того, как мы умираем?
Она быстро взглядывает на него. Плохо Туи? Мам нездорова?
— Вопрос вообще, — добавляет он, почувствовав ее тревогу.
— Нет, — отвечает она. — Во всяком случае, очень редко. Я тревожусь о смерти других. Не о своей. Прежде — да, но все меняется, когда становишься матерью. Я верю в учение Церкви. Моей Церкви. Нашей Церкви. Той, которую вы с Мам отвергли. У меня нет времени верить во что-то другое.
— Ты боишься смерти?
Конни задумывается. Она боится смерти Уилли — она знала серьезность его астмы, когда выходила за него, знала, что он всегда будет слаб здоровьем, — но это страх разлуки с ним, потери их товарищества.
— Ну, мысль об этом вряд ли может нравиться, — отвечает она, — но я перешагну этот порог, когда подойду к нему. Ты уверен, что ни к чему не клонишь?
Артур чуть покачивает головой.
— Значит, твою позицию можно суммировать, как «погоди и увидишь»?
— Пожалуй, а что?
— Дорогая Конни, твое отношение к вечности столь сугубо английское.
— Какая странная идея!
Конни улыбается и как будто не намерена уклониться. И все-таки Артур не знает, с чего начать.
— Когда я мальчиком жил в Стонихерсте, у меня был друг Патридж. Чуть помладше меня. Прекрасный крикетист. Ему нравилось изводить меня теологическими спорами. Выбирал примеры самых нелогичных церковных доктрин и просил меня обосновывать их.
— Так он был атеистом?
— Вовсе нет. Куда более убежденным католиком, чем когда-либо я. Но он старался убедить меня в истинности догматов Церкви через их опровержение. Тактика оказалась неудачной.
— Интересно, что сталось с Патриджем?
Артур улыбается.
— А он — второй карикатурист «Панча». — Он умолкает. Нет, надо прямо перейти к сути. В конце-то концов, таков его путь.
— Многие люди, большинство их, Конни, испытывают ужас перед смертью. В этом отношении они на тебя не похожи. Но они похожи на тебя в своем английском подходе. Ждут и видят, перешагивают порог, когда подходят к нему. Но почему это ослабляет страх? Почему неуверенность его не усугубляет? И в чем суть жизни, если не знать, что происходит потом? Как можно осмыслить начало, если не знать, каков конец?
Конни пытается понять, куда клонит Артур. Она любит своего импозантного, щедрого, шумного брата. Он мнится ей шотландской практичностью, пронизанной внезапными огненными вспышками.
— Как я сказала, я верю тому, чему учит моя Церковь, — отвечает она. — И никакой другой альтернативы не вижу. Кроме атеизма, а он — всего лишь пустота, невыразимо гнетущ и ведет к социализму.
— А что ты думаешь о спиритизме?
Она знает, что Артур уже годы поигрывал со спиритуализмом. Об этом намекают и полунамекают у него за спиной.
— Полагаю, я ему не доверяю, Артур.
— Почему? — Он надеется, что Конни не окажется тоже зараженной снобизмом.
— Потому что, по-моему, это шарлатанство.
— Ты права, — отвечает он к ее удивлению. — В значительной своей части. Лжепророки всегда числом превосходят истинных, как было и с самим Христом. И обманы, и мошенничества, даже просто криминальные уловки. Воду мутят весьма темные молодчики. И женщины тоже, как ни грустно.
— Собственно, я так и думала.
— И к тому же толком это никак не объяснено. Мне иногда кажется, что мир разделяется на тех, кому спиритические явления знакомы по опыту, но они не умеют писать, и тех, кто умеет писать, но кто не знаком со спиритическими явлениями по опыту.
Конни не отвечает. Ей не нравится логический вывод из этой фразы. Артур сидит напротив нее, позволяя своему чаю остывать.
— Но я сказал «в значительной своей части», Конни. Только значительная часть сводится к шарлатанству. Если ты посетишь золотой рудник, разве ты найдешь его набитым золотом? Нет. Значительная часть руды, большая ее часть, содержит низшие металлы. Золото надо искать.
— Иносказания не внушают мне доверия, Артур.
— И мне. И мне тоже. Вот почему я не доверяю вере, ведь это же наибольшее иносказание из всех. С верой я покончил. И могу работать только с ясным белым светом знания.
Конни как будто недоумевает.
— Самая суть спиритических изысканий, — объясняет он, — подразумевает исключение и разоблачение обмана и шарлатанства. Оставляя лишь то, что может получить научное подтверждение. Если исключить невозможное, то, что останется, пусть даже самое невероятное, должно быть правдой. Спиритизм не требует прыжка во тьму, не требует переступить порог, к которому ты еще не подошла.
— Что-то вроде теософии? — Конни теперь уже на пределе своей осведомленности.
— Нет, не вроде теософии. В конечном счете теософия всего лишь еще одна вера. А я, как уже сказал, с верой покончил.
— И с Небесами, и с Адом?
— Помнишь, как нас наставляла Мам? «На тело надевай фланель и ни в коем случае не верь в вечную кару».
— Значит, все попадают на Небеса? Грешники и праведники равно? Так какое же побуждение…
Артур ее перебивает. У него такое ощущение, будто он снова ведет диспут о Толли.
— Наш дух не обязательно обретает мир, когда мы переходим.
— А Бог и Иисус? Ты в них не веришь?
— Конечно, верю. Но не в Бога и Иисуса, присвоенных Церковью, которая на протяжении веков была растлена и духовно, и интеллектуально и которая требует от своих последователей отказа от рациональности.
Конни окончательно запуталась и чувствует, что ей, возможно, следует оскорбиться.
— Так в какого же Иисуса ты веришь?
— Если ты взглянешь, что на самом деле говорится в Библии, если ты проигнорируешь, как текст изменялся и неверно истолковывался и подгонялся под волю господствующей Церкви, то вывод ясен — Иисус был в высшей степени натренированным спиритом или медиумом. Внутренний круг апостолов, особенно Петр, Иаков и Иоанн, безусловно, были избраны за свои спиритические способности. Библейские «чудеса» всего лишь — ну, не всего лишь, а целиком, — примеры спиритических способностей Иисуса.
— Воскрешение Лазаря? Насыщение пяти тысяч пятью хлебами?
— Есть медиумы-целители, утверждающие, что видят внутренности тела. Есть медиумы-кинетики, утверждающие, что способны переносить объекты через время и пространство. А Пятидесятница, когда снизошел Святой Дух, и они все заговорили «на иных языках». Что это, как не сеанс? Более точного описания сеанса мне читать не приходилось.
— Значит, ты стал ранним христианином, Артур?
— Не говоря уж о Жанне д'Арк. Она, бесспорно, была великим медиумом.