В его самом последнем рассказе «Полный стакан» (опубликованном в журнале «Нью-Йоркер» 26 мая 2008 года) бывший страховой агент, ставший циклевщиком полов, который приближается к восьмидестилетию, рассматривает свою жизнь сквозь призму воды (море, структура тела, человеческие слезы, стакан той жидкости, которая нужна ему, чтобы запивать «продлевающие жизнь пилюли»). Большинство людей склонны рассматривать свою жизнь как стакан воды, который в зависимости от темперамента наполовину полон или наполовину пуст. Этот (на сей раз безымянный) рассказчик от первого лица предпочитает ретроспективу в смысле «моментов того ощущения полного стакана». Последнее предложение рассказа, в котором рассказчик отступает назад и смотрит на себя — или Апдайк отступает назад и смотрит на рассказчика — или Апдайк отступает назад и смотрит на себя, — звучит так:
Если я в состоянии правильно прочитать мысли этого старикана, он поднимает тост за этот открытый его взору мир, проклиная свой грядущий уход из него.
Невозможно не думать о нем и не сочувствовать Апдайку, отстучавшему это предложение и затем поставившему свою последнюю точку, свой писательский конечный пункт. Точно так же невозможно не почтить его память и не поблагодарить его, подняв читательский стакан, наполненный до краев, — предпочтительно не водой.
Когда умирает писатель, которым восхищаешься, перечитывание его произведений представляется приличествующей случаю данью уважения. Иногда разумнее, возможно, не поддаться желанию вернуться в его время: когда умер Лоренс Даррелл, я предпочел остаться с воспоминаниями сорокалетней давности о его «Александрийском квартете», не подвергнув риску такое богатство впечатлений. А иногда проблему выбора создает природа творчества писателя. Так было у меня с Апдайком. Выбрать одну из книг, которые никогда прежде не открывал (в моем случае — около двух дюжин)? Или остановиться на той, которую в свое время, возможно, недопонял или недооценил? Или книгу вроде «Супружеских пар», прочитанную когда-то по причинам, не связанным с литературой?
В конце концов решение пришло само собой. Я прочитал «квартет» о Кролике в 1991 году, при обстоятельствах, которые казались мне идеальными. Я совершал книжный тур по Америке и купил первый том, «Кролик, беги», издательства «Penguin» в лондонском аэропорту Хитроу. Остальные части «квартета» я докупал в разных городах США: толстые книжки в бумажных переплетах издательства «Faucet Crest», — которые читал, пересекая страну в разных направлениях и используя корешки посадочных талонов в качестве закладок. В промежутках свободы от рекламных обязанностей я обычно либо уходил внутрь себя, обращаясь к прозе Апдайка, либо выходил наружу, гуляя по обычным американским улицам. Чувствовал, что это придает моему чтению все большую стереоскопичность. А когда слишком уставал, чтобы заниматься чем-то, оставался только мини-бар и телевизор в номере, и в этом я, как оказалось, повторял то, как предпочитал переваривать политику и текущие события Гарри «Кролик» Ангстрем. Через три недели и Гарри, и я оказались во Флориде, «смертью избранном штате», как он называет ее в последней части под названием «Кролик успокоился». Гарри умер, книга кончилась, мой тур завершился, и я вернулся домой в полной уверенности, что «квартет» — лучший американский роман послевоенного периода. Теперь, почти двадцать лет спустя, уже после смерти Апдайка и накануне следующей поездки в Америку, пришла пора проверить это заключение. К данному моменту четыре тома в результате авторского пересмотра слились в книгу в твердом переплете и 1516 страницами текста под общим названием «Кролик Ангстрем». Если прозвище главного героя означает существо с зигзагообразными импульсами и аппетитом, то беспокойство («ангст» в его скандинавской фамилии) означает, что образ Гарри также имеет метафизическую нагрузку. Не то чтобы он более чем мимолетно осознавал это; но сам факт неосознавания делает его еще более символическим американцем.
Гарри — необычный американец: звезда школьной баскетбольной команды, мелкий работник универмага, линотипист и, наконец, агент по продаже «Тойот» в умирающем промышленном городке Бруэр в штате Пенсильвания (прототипом которого является знакомый Апдайку с детства город Рединг в том же штате). Вплоть до момента, когда Кролик стал проводить зиму во Флориде в последнем томе, он практически не выезжал из Бруэра — места, которое в романе «Кролик вернулся» одна нью-йоркская фирма выбирает как типичное для Среднего Запада. Гарри привязан к дому, неопрятен, похотлив, пассивен, патриотичен, жесткосерден, суеверен, озадачен, обеспокоен. Однако предсказуемость делает его симпатичным — благодаря чувству юмора, упорству, откровенности, любознательности и ошибочным суждениям (например, он предпочитает Перри Комо Фрэнку Синатре). Но Апдайк был разочарован, когда читатели пошли дальше и заявили, что полюбили Кролика: «У меня не было никакого намерения делать его — или любой персонаж — объектом любви». Гарри скорее типичен, и понадобился чужеземец, чтобы это констатировать. Когда Дженис спрашивает какого-то австралийского врача, что у Кролика не так с его слабым сердцем, тот отвечает: «Обычная штука, мадам. Оно устало, утратило эластичность и засорилось гадостью. Это типичное американское сердце для его возраста, экономического статуса, этсетера». Эта спокойная роль Гарри в качестве рядового американского обывателя получает общественное подтверждение, когда его выбирают во второй раз для краткого мгновения славы: переодеться в Дядю Сэма для праздничного городского шествия.
Перечитывая «квартет», я поражался, как много места в нем занимает бегство: в разные моменты Гарри, Дженис и Нельсон убегают — и все возвращаются побежденными. (Апдайк объяснял, что «Кролик, беги» отчасти стал откликом на книгу Джека Керуака «На дороге» и должен был стать «реалистическим изображением того, что происходит, когда семейный молодой американец выбирает „дорогу“», — то есть семья страдает, и беглец украдкой возвращается домой.) Я забыл, каким жестко деловым во многом был секс; как по мере старения Кролик становился все более ироничным (Рейгана он сравнивал с Богом, так как невозможно было понять, знает ли президент все или не знает ничего; иудаизм же «должно быть, отличная религия, коль скоро уже проделано обрезание»); как мастерски Апдайк применяет свой свободный иносказательный стиль, подключая нас к сознанию своих главных героев и отключая от него; далее, вместо того чтобы делать каждое продолжение последующей вехой, автор постоянно пополняет новой информацией предыдущие книги задним числом (наиболее показательным крайним примером является то, что мы узнаем до-Кроликовскую секс-историю Дженис из новеллы-продолжения «Воспоминания о Кролике», изданной в 2000 году — через сорок лет после того, как могли бы с ней познакомиться).
Совершенно незабываемым для меня всегда был смелый отправной пункт, избранный Апдайком. Гарри всего двадцать шесть лет, но эти годы в прошлом: позади остались недолгие минуты спортивной славы, и ему уже надоела жена Дженис. На второй странице он говорит о себе, что стареет, — а ведь до конца эпоса еще несколько сотен тысяч слов. Даже когда впоследствии он достигает тупого удовлетворения и материального успеха (в романе «Кролик разбогател»), это происходит на фоне впечатления, что все закончилось, не успев толком начаться. Действие в каждом из этих четырех романов намеренно помещается в конец десятилетия — между пятидесятыми и восьмидесятыми, — так что по большому счету вряд ли был какой-то смысл начинать заново: Америка шестидесятых годов в книге «Кролик вернулся» полнится не любовью, миром и надеждами, а все большей ненавистью, насилием и безумием по мере того, как десятилетие угасает и умирает. Возможно, угасает сама Америка, или мир обгоняет ее — об этом размышления Гарри и всего романа. В чем состоит мощь Америки, если ее в состоянии победить Вьетнам, в чем выражается ее технический гений, если японцы изобретательнее, в чем заключается богатство Америки, если национальный долг растет и растет? В романе «Кролик вернулся» Гарри ощущает, что «попал к концу американской мечты», поскольку мир сморщивается, как подгнивающее яблоко; к началу книги «Кролик разбогател» герой осознает, что «большой взлет Америки» кончается, а к концу романа «Кролик успокоился» Гарри заключает, что весь «свободный мир изнашивается».