— Еще бы сказали «не вари козленка в молоке его матери». Вы телевизор смотрите, газеты читаете? — спросила я.
— Иногда. И без удовольствия.
— Тогда что же вы называете «не убий» заповедью? Не убий… утром передавали, на юге взяли еще троих заложников, требуют выкупа, каждому уже отрезали по пальцу в знак серьезности требований. Один из заложников, между прочим, трехлетняя девочка. И ей, кстати, тоже отрезали палец.
Пальцы водителя, сжимавшие руль, сжались, побелели.
— Сволочи… — прошипел он. — Выродки. Слышал я, слышал…Но это же мрази, это нелюди, только они на такое способны! Своими руками бы каждого придушил…
Я молчала. Аура водителя пылала алым. Не врезался бы: он себя почти не контролирует. Слишком удачно я попала — у него у самого маленькая дочь…
— Вешать на столбах! — продолжал бушевать водитель. — Напалмом жечь!
Я молчала. И лишь когда водитель потихоньку затих, спросила:
— Так что там про общечеловеческие заповеди? Вам сейчас дать в руки автомат — вы же на курок нажмете без колебаний.
— К выродкам никакие заповеди не относятся! — рявкнул водитель. Куда только девалась вся его спокойная интеллигентность! Потоки энергии хлестали из него во все стороны… и я впитывала ее, быстро восполняя потраченную утром Силу.
— Даже террористы — не выродки, — сказала я. — Они люди. И вы человек. И нет для людей никаких заповедей. Это научно доказанный факт.
По мере того, как я оттягивала распирающую его энергию, водитель успокаивался. На самом деле, конечно, ненадолго. К вечеру качели качнутся обратно, и его снова охватит ярость. Это как с колодцем — можно быстренько выкачать из него воду, но она нахлынет вновь.
— Все равно вы не правы, — более спокойно ответил он. — Логика, конечно, присутствует, да… Но если сравнивать с каким-нибудь средневековьем — мораль бесспорно выросла.
— Да бросьте! — я покачала головой. — Куда там — выросла… Даже в войнах тогда были строгие правила чести. Война — так действительно война, и короли шли вместе со своим войском, рискуя и троном, и головой. А сейчас? Захотела большая страна придавить маленькую — и три месяца бомбила ее, заодно избавляясь от устаревших боеприпасов. Даже солдаты не рисковали жизнью! Все равно, как вы сейчас выехали бы на тротуар, и пошли сбивать пешеходов как кегли.
— Правила чести были среди аристократов, — резко возразил водитель. — Простые люди гибли толпами.
— А сейчас разве иначе? — спросила я. — Когда один олигарх разбирается с другим, то некие правила чести соблюдаются! Потому что и у того, и у другого имеются отморозки-исполнители, компромат друг на друга, кое-где — общие интересы, кое-где — родственные связи. Та же самая аристократия, что и раньше! Те же самые короли, сидящие по уши в капусте. А простые люди — быдло. Стадо баранов, которых выгодно стричь, но порой прибыльнее пустить под нож. Ничего не изменилось. Не было заповедей, и нет!
Водитель замолчал.
И так и не проронил больше ни слова. Мы свернули с Камергерского на Тверскую, я сказала, где остановиться. Расплатилась, дав нарочито больше, чем следовало. Лишь тогда водитель заговорил.
— Никогда больше не буду подвозить ведьму, — с косой усмешкой проронил он. — Нервное занятие. Не думал, что беседа с красивой девушкой может так испортить настроение.
— Извините, — я мило улыбнулась.
— Удачной… работы, — он захлопнул дверь и резко тронул с места.
Надо же. За проститутку меня еще не принимали, а он, похоже, принял. Вот что «паранджа» делает… ну и район, конечно.
Зато потраченную утром Силу я восстановила, и с лихвой. Он оказался великолепным донором, этот умный, интеллигентный, сильный мужчина. Лучше у меня получалось только… только с помощью призмы силы.
Я вздрогнула при этом воспоминании.
Как глупо… как чудовищно глупо тогда все получилось.
Вся жизнь пошла под откос. Все было потеряно — в один короткий миг.
«Дура! Жадная дура!»
Хорошо, что никто из людей не может увидеть моего настоящего лица. Оно сейчас, наверное, такое же жалкое как у глупого юного соседа.
Ладно, что сделано, то сделано. Прошлого не вернуть. Ни положения, ни… ни расположения. Конечно, я виновата сама. И стоит еще порадоваться, что Завулон не отдал меня в руки Светлых.
Он меня любил. И я его любила… смешно было бы молодой неопытной ведьме не влюбиться в главу Дневного Дозора, обратившего вдруг на нее благосклонный взгляд…
Кулаки сжались так, что ногти впились в кожу. Я выкарабкалась. Я пережила прошлое лето. Одной Тьме ведомо как, но пережила.
И нечего теперь вспоминать о прошлом, распускать сопли и пытаться вновь попасть на глаза Завулону. После прошлогоднего урагана, разразившегося в день моего позорного пленения, он больше ни разу не заговаривал со мной. И не заговорит ближайшую сотню лет, уверена.
Зашуршав шинами, остановилась медленно едущая вдоль обочины машина. Неплохая, «Вольво», и не с помойки. Высунулась бритая самодовольная харя. Осмотрела меня, расплылась в довольной улыбке. И процедила:
— Сколько?
Я остолбенела.
— За два часа — сколько? — уточнил бритый идиот.
Я глянула на номера — не московские. Понятно.
— Проститутки дальше, придурок, — ласково сказала я. — Проваливай.
— А то можно подумать, ты не трахаешься, — процедил разочарованный, но пытающийся сохранить лицо придурок. — Смотри, я сегодня щедрый.
— Побереги капиталы, — посоветовала я, и щелкнула пальцами. — Они тебе потребуются — тачку чинить.
Повернувшись к нему спиной я неторопливо пошла к зданию. Ладонь слегка ныла от отдачи. «Гремлин» — заклятие несложное, но сплела я его слишком резко. В капоте новенького «Вольво» сейчас копошилось бесплотное существо, да и не существо даже — а сгусток энергии, одержимый страстью к разрушению техники.
Если повезет, то конец мотору. Если нет — полетит тонкая буржуйская электроника, карбюраторы, вентиляторы, всякие шестеренки и ремешки, которыми набито машинное нутро. Никогда не интересовалась, что там у машин внутри, только в самых общих чертах. Но результат от использования «гремлина» представляю прекрасно.