Я поднялась на третью из пяти ступеней, ведущих к возвышению, и опустилась на колени. Дотянувшись через ступени, я прижалась губами к бархатному башмаку Климента.
— Встань, duchessina, — попросил его святейшество, — поприветствуй свою новую семью.
Большая рука взяла меня за плечо и поставила на ноги. Я увидела перед собой очень высокого человека с короткой темной бородой, такой жесткой, что, казалось, подбородок его покрыт непричесанным хлопком. Мощная шея делала его голову сравнительно небольшой, нос у него был длинный, глаза и рот маленькие. На нем был великолепный костюм — туника из атласа цвета бронзы, а на вставках из черного бархата вышивка в виде листьев. Я даже задохнулась от восхищения. В осанке и движениях мужчины чувствовались уверенность и достоинство. Он мне улыбнулся.
— Дочь моя, — произнес король Франциск голосом, полным симпатии, — как приятны твои манеры, как скромны. Во всем королевстве я не нашел бы для своего сына лучшей невесты.
Он обнял меня и поцеловал мокрыми губами в рот и щеки.
— Ваше величество. — Я присела перед королем в низком реверансе. — Я благодарна вам за то, что вы спасли меня из заточения, и счастлива, что могу лично выразить свою признательность.
Король повернулся к сыну и с упреком сказал ему:
— Вот, Генрих, истинное смирение. Ты можешь многому научиться от своей невесты. Обними же ее нежно, с любовью.
Генрих оторвал от пола несчастный взгляд. Это был четырнадцатилетний неуклюжий подросток, костлявый и долговязый, с узкой мальчишеской грудью и спиной. Этот факт должны были замаскировать широкие рукава и накладки на плечах его атласного дублета. Нос и уши у него, по сравнению с глазами и подбородком, были слишком большими, хотя со временем этот недостаток должен был исчезнуть. Каштановые волосы были коротко острижены на римский манер.
Этот мальчик был жалкой заменой очаровательному Ипполито, однако я ему улыбнулась. Генрих попытался ответить мне тем же, но губы его дрожали. Он так долго колебался, что в толпе зашептались. Я в смущении опустила глаза.
Между нами встал старший сын короля, дофин Франциск.
— Я должен первым ее поцеловать, — громко объявил он голосом искушенного придворного, впрочем доброжелательным.
У Франциска были полные щеки, обветренные от частого пребывания на свежем воздухе, и волосы цвета льна.
— Мы хотим, чтобы она чувствовала себя как дома, — прибавил Франциск, подмигнув мне. — Но боюсь, нервы жениха так напряжены, что он ее напугает.
Королю, судя по всему, не понравилось такое нарушение приличий, однако Франциск быстро меня поцеловал и подвел к своему младшему брату, Карлу, мальчику со светлыми кудряшками.
Коварно улыбаясь, Карл расцеловал меня в обе щеки, преувеличенно громко чмокнув, чем вызвал смешки в толпе.
— Не волнуйся, — шепнул он. — Увидишь, скоро он будет смеяться.
Затем взял меня за руки и подвел к Генриху. Король сиял. Он явно одобрял поведение Карла.
Генрих бросил панический взгляд на старшего брата, и дофин ободряюще ему кивнул. Лицо Генриха приняло решительное выражение. Он повернулся ко мне, в его глазах я заметила ужас. Он наклонился и поцеловал меня. Я почувствовала приятный запах фенхеля.
— Герцогиня, — начал он явно заученную речь, — от всего сердца и с добрыми пожеланиями моего народа приветствую вас в королевстве моего отца и…
Тут он сбился.
— Добро пожаловать в нашу семью Валуа, — вмешался король. — У тебя что, совсем нет мозгов? Ты так долго тренировался.
Мой жених сверкнул на него глазами. Неприятный момент неожиданно был нарушен: в толпе кто-то громко пукнул. Я увидела шкодливое лицо Карла. Его тактика сработала: Генрих очаровательно улыбнулся и хихикнул. Король Франциск расслабился и с упреком, но одобрительно пихнул Карла в бок. Дофин тоже облегченно улыбнулся.
Генрих успокоился и продолжил:
— Катрин, добро пожаловать в нашу семью Валуа.
«Катрин». Катериной меня больше не называли.
Его голос казался слишком низким для мальчика, впрочем, он еще ломался. Хотя прежде я его не слышала, но тотчас узнала. Я понимала, что его голос и лицо, пока совсем юные, со временем изменятся. Нечто среднее между голосом моего жениха и голосом его отца, нечто среднее между его чертами и чертами короля привиделось мне во сне. И я вспомнила того человека.
«Catherine. Venez a moi. Aidez-moi».
В тот вечер в своей золоченой, пахнущей деревом комнате на Новой площади я написала колдуну Руджиери. Большого смысла в этом не было, просто мне хотелось развеять мрачное пророчество: в худшем случае Руджиери был мертв, в лучшем — сошел с ума и пропал. Он не мог помочь мне, он был в чужой стране, и мой кровавый сон угрожал стать реальностью.
Я помедлила, отложила перо, скомкала бумагу и бросила ее в горящий камин. Затем взяла другой лист и вывела адрес своей кузины Марии. Я попросила ее прислать мне книгу Марсилио Фичино «De Vita Coelitus Comparanda» и письма от Козимо Руджиери об искусстве астрологии.
Далее требовалась моя подпись. Я немного подумала, а потом смело добавила:
Катрин, герцогиня Орлеанская.
Последовали три дня празднеств: банкеты, рыцарские поединки и балы. Мой жених участвовал во всем этом неохотно. Я тоже особенного подъема не испытывала. Мысль о том, что Генрих — человек из моего ночного кошмара, пугала меня. Мне не с кем было поделиться. Никто не мог сказать со смехом, что я устала, нервничаю, а потому и воображение мое слишком разыгралось.
В роли моей компаньонки выступала королева Элеонора, моя будущая свекровь. За Франциска она вышла три года назад. К женитьбе тот отнесся без особого энтузиазма, как сейчас его сын. Франциск, в желании установить на итальянской земле французский флаг, необдуманно воспользовался армией императора и в битве при Павии потерпел катастрофическое поражение. Там его взяли в плен. Свободу он выкупил с помощью сотен тысяч золотых экю и обещанием жениться на Элеоноре — овдовевшей сестре императора Карла.
Элеонора была фламандкой, как и ее брат. Она бегло говорила по-французски, хорошо разбиралась в парижской культуре и обычаях, но совершенно не походила на блестящих женщин двора своего мужа. Ее каштановые волосы были убраны в старомодном испанском стиле: расчесаны на прямой пробор и заплетены в две толстые косы, прикрывающие уши. Она была плотной женщиной, с движениями, лишенными грации, и неподвижным взором.
Мне она нравилась. Ее молчание, терпение и добродетель были подлинными. Когда король Франциск привел ее ко мне для знакомства, она смотрела на мужа с обожанием. Он же едва удостоил ее взглядом и небрежно бросил: